Теща
Шрифт:
Костя только однажды сказал, что в пионерском лагере – куда родители отправляли его каждое лето – воспитательница после отбоя ходит по рядам, проверяя, чтобы все засыпали с руками поверх одеяла.
Деталями своих нескромных привычек мы не делились. Каждый понимал, что второй тоже грешит; но мы не говорили об этом, щадя стыдливость друг друга.
Мы дошли лишь до констатации факта, что в определенном состоянии кое-что можно куда-нибудь засунуть.
Но страницы из академической анатомии вырвал другой искатель знаний, и Костя не мог приблизительно посмотреть, куда и как.
Предположений относительно женского органа нами высказывалось столько, что на из основе можно было составить целую энциклопедию сексуального незнания. Перечислять не вижу смысла.
Правда, Костя знал еще одно слово – «влагалище», которое называлось так потому, что в нем всегда было влажно. Но где именно находится вместилище влаги, он не имел понятия.
Мы оставались безнадежными девственниками, к тому же не обладали внешностью мачо и нас не впускали в круг познавших женщину. Впрочем, мы туда и не рвались, подсознательно чувствуя, что в нашем возрасте там встретит грязь, смешанная с насмешками и унижениями.
Когда я вспоминаю сейчас тех нас – двух сексуальных страдальцев – то умиляюсь отроческой чистоте душ, нашей невинности помыслов, не согласующейся с буйством увлечений.
Все наши усилия были сконцентрированы на добывании информации, сопоставлении фактов, построении догадок.
А кто-то иной, столь же маниакально озабоченный, мог просто затащить в подвал девчонку и там узнать ее строение.
Мы могли втереться в компанию девиц, которые имелись всегда, только в разные времена назывались по-разному. В моем мальчишестве их аттестовали «девицами легкого поведения», и я по своей гениальной неосведомленности полагал, будто это означает, что она плохо себя ведет. Подобные имелись и в нашей школе, их можно было распознать по ауре порочности, которая струилась вокруг. Но эти казались слишком противными.
В конце концов, имелось еще одно решение: вечное как мир, хотя и с трудом реализуемое в эпоху развитого социализма. Найти даму бальзаковского возраста, которая истосковалась по молодым и с радостью согласилась бы стать секс-инструктором.
Но по какой-то неясной причине мы с Костей проследовали мимо поворотов на все эти, далеко не лучшие, пути.
Мы ограничивались обсуждениями, рисунками и отрывками воспоминаний.
Максимум, что мы себе позволяли – невинное подглядывание за женщинами с целью увидеть их тайные кусочки.
4
О, эти наши рейды по ловле женских тайн, в которые мы уходили ежедневно с началом каникул, используя несколько недель до нашего расставания на лето…
У Кости существовала целая система ситуаций, при которых можно было гарантированно подглядеть что-то существенное.
Лестницы, переходы над эстакадами, лифты старой конструкции и вентиляционные решетки – все они дарили возможность увидеть женские трусики. Если бы в те годы, подобно нынешним, уже имелась мода летом ходить без белья, то мы бы, наверное, просто сошли с ума.
Костя также знал единственную в городе подземную – точнее, подпольную – воздуходувку, где каждая советская женщина могла пережить лавры крашеной дуры Мерлин Монро. Она находилась в огромном, на три дома, цокольном гастрономе на улице Революционной – в тамбуре, ведущем в мясной отдел, где мясом не пахло. Невидимый вентилятор был столь мощным, что, по Костиным словам, поднимал даже меховую шубу, давая увидеть все, что можно и чего нельзя. Но, конечно, летом эта штука не работала, оставалось ждать зимы.
Зато в моду вошли платья из тонкой полупрозрачной ткани. И одновременно с этим, благодаря жаре, среди отдельных женщин распространилась западная зараза: пренебрежение бюстгальтером.
Заметив жертву в такой одежде, мы барражировали вокруг нее, сзади наслаждались разнообразными трусиками, а спереди… Спереди – страшно подумать – мы видели темные кружки на груди!
Вообще соски в то лето служили основной добычей.
Мы знали все места, где шла летом уличная торговля газированной водой, книгами, газетами, журналами, фруктами и прочей чепухой.
Торговали обычно девицы лет двадцати, одетые в униформу, которая была рассчитана на женщин, в пять раз более крупных, и отвисала во всех возможных местах.
Мы с Костей часами, словно ревизоры, обходили эти точки, невинно пристраивались за спиной девушки-продавщицы и обмирали от восторга, когда она наклонялась вперед и показывала сосок.
Коричневатый, коричневый, лиловатый, розовый… плоский, длинный, торчащий вперед или вдавившийся в поверхность … какой угодно.
Огорчало лишь то, что в такой момент нельзя было заниматься тем, что до сих пор обходилось картинками и фантазиями.
Правда, однажды произошел случай, превзошедший прочие.
Стояла жуткая жара. Мы умирали от духоты, но с упорством таскались по городу, будучи уверенными в необыкновенной удаче.
И удача к нам обернулась.
Мы обнаружили новую точку, где торгуют мороженым. Она располагалась возле крыльца кинотеатра «Родина» – когда-то построенного пленными немцами, представлявшего помпезное здание, окруженное сквером. Крыльцо лишь называлось крыльцом, на самом деле то было возвышение, огороженное по периметру и с лестницей посередине. Там пестрели клумбы, вдоль решетчатого парапета стояли скамейки. Причем, как ни странно, их перевернули лицом к улице.
Около крыльца приткнулась со своим ящиком мороженщица – обычная блондинка с некрасивым круглым лицом, такие только и работали в уличной торговле. Но недостатки внешности компенсировались тем, что ее чересчур просторный белый халат был надет на голое тело. Да, в самом прямом смысле голое: это был единственный случай, когда из-за жары женщина оставила дома не только лифчик, но и трусики. Или, возможно, она их где-то забыла, а возвращаться было лень. Но стесняться девушке не приходилось: торговала она сидя, спереди ее загораживал синий ящик на колесиках, за спиной на метр поднималась серая бетонная стена.