Теща
Шрифт:
Глазастая Потапова, конечно, была пробково глупа и не дотягивала до моего уровня; во втором классе я пошел на повышение.
Меня пересадили ближе к доске, на середину ряда. Соседкой по парте оказалась Света Капитанова.
Эта была умненькой, рыженькой, имела веселенькие веснушки, два тонких хвостика с бантиками и задорную челочку. Всем своим обликом она напоминала мартышку из мультфильма про 38 попугаев; в ней кипела сама жизнь.
Надо ли говорить, что Люду я забыл и влюбился в Свету.
Она ответила взаимностью, весь второй класс мы любили друг друга. Хотя с Капитановой не целовались: возраст уже начал диктовать приличия.
Через двадцать два года после окончания школы я узнал, что волоокая Люда умерла от внематочной беременности, а энергичная Света – от сердечной недостаточности. Или наоборот, что мало меняет суть: девчонки, пытавшиеся хоть на год соединить свою жизнь со мной, кончили плохо.
Правда, неудачными оказались лишь опыты первых двух, остальным повезло больше.
Но остальных было слишком мало для репрезентативной выборки, о чем я вспомню позже.
В третьем классе стало ясно, что я – прирожденный отличник.
Отличник не от усердия и не по призванию, а просто по образу отношения к жизни как таковой.
Меня пересадили к самой доске и в соседки определили Таню Авдеенко.
Эта девчонка с круглыми черными глазами была в меру умной, но без меры болтливой; меня определили к ней для демпфирования как человека сдержанного и молчаливого.
Надо сказать, что выбор оказался правильным. С Таней мы прожили в мире и согласии целых шесть лет, просидели на одной и той же парте, первой в ближнем к двери ряду.
И именно с ней я прошел все эволюции отношений – точнее, восприятия противоположного пола.
Сама по себе Таня была не высокой и не низкой, не полной и не тонкой, не красавицей и не дурнушкой, в общем, среднестатистической девчонкой, в которое есть все, кроме изюминки.
Но она росла и развивалась в непосредственной близости, превращалась из позавчерашней детсадовки в маленькую женщину на моих глазах.
Другие девчонки были привлекательнее, но Таня всегда была рядом, я относился к ней как к своей собственности, часто выручал подсказками на уроках, чему она оставалась благодарна.
На Танином примере я наблюдал великий закон перехода количественных изменений в качественные при сохранении неразрывности времени.
Нет, конечно, я лукавлю относительно, наполняю мировосприятие мальчишки мыслями зрелого профессора.
Ничего я не наблюдал и ни о каких законах не думал.
Просто видел, как меняется соседка, непрерывно изо дня в день, но скачкообразно от класса к классу, порой даже от четверти к четверти после каникулярных промежутков.
Таня развивалась, оснащалась новыми изгибами, под школьной формой у нее начинала вырастать грудь, наливались ноги.
Да, ее ноги менялись с наибольшей производной. И самой ударной из перемен оказалась резкая смена колготок – когда вместо привычных с туманных времен первого класса сероватых рубчатых на ней появились чисто женские.
Золотистые капроновые, причем такие тонкие, что через них были видны царапины на ее коленках, вдруг оказавшихся очень круглыми и очень красивыми.
Думаю, что, колготки у всех девчонок были примерно одинаковы, но Танины казались самыми лучшими. И ее ноги тоже казались лучшими из всех. Вероятно, потому, что она была мне как некая непознанная, но очень верная супруга.
И, кроме того, от Тани часто пахло влажным теплым капроном, чего у других девчонок я не замечал – хотя, возможно, лишь потому, что ни с кем не оказывался близко.
Так или иначе, но в седьмом классе я едва не окосел, пожирая Танины ноги глазами на всех уроках, где это представлялось возможным.
Мне очень хотелось потрогать ее коленку хоть одним пальцем, но я этого не делал, справедливо подозревая, что получу по лбу и от нее. Но смотреть она запретить не могла, хотя замечала мои голодные взгляды.
А вечером, запершись в туалете, я делал с Таней все, что хотел.
Сидя на уютном унитазе, фантазировал, как она оказывается в моей комнате. Как я расстегиваю черные гладкие пуговицы на спине ее коричневого школьного платья, стаскиваю его через голову. Как снимаю с нее лифчик – возможно даже тот, который лежал на чердаке, поскольку Танины грудки были небольшими и он наверняка пришелся бы ей впору. Как, задыхаясь от знакомого капронового запаха, стягиваю колготки, затем трусики белого цвета… Белого потому, что такие чаще других сушила на веревке моя мать.
Затем, когда Таня остается голой – какой ее не видел никто в нашем классе – я осторожно кладу ее на кровать. По очереди трогаю ее груди – соски на которых тверды, как железо, и имеют сливочный вкус: это представление, не опровергнутое Розой Харитоновой, у меня осталось. Спускаюсь ниже и раздвигаю ее ноги – не толстые и не худые – и наконец рассматриваю то место, которым наслаждался через толстушкин купальник.
А потом…
Что именно надо делать с Таней потом, я не представлял даже приблизительно.
Процесс размножения живых существ в учебниках биологии ограничивался пестиками и тычинками или делением амеб.
Я завидовал одноклассникам, имевшим сестер; они-то наверняка знали больше моего.
4
Движимый тягой к знанию, однажды я совершил акт гнусного святотатства.
Иначе тот поступок поименовать нельзя.
Наш пятиэтажка принадлежала к переходному типу советской архитектуры. Построенный в 1957 году, он был уже не «сталинским», но еще и не «хрущевским».