Теща
Шрифт:
И знать ли было ей, что на высоком углу стены стоит скамейка, где сидят два утонченных эротоманца.
Сидят, боясь дышать и, рискуя свернуть шеи, пьют глазами зрелище.
А оно превосходило все, виденное до сих пор.
Я сидел и рассматривал небольшие, но уже отвисшие белые грудки с сосками неопределенного цвета и начало черного треугольника между бедрами.
Это продолжалось долго, мне постепенно становилось дурно.
В голову приходило сознание, что мысли о подсмотренном у неизвестной девушки могут оказаться более сладостным, чем разглядывание обнаженной соседки на Костином рисунке.
А также думалось, что в своих сладостных отправлениях я вовсе не привязан к туалету в нашей квартире.
Возможно, мой сосед по скамейке испытывал то же самое.
Но мы были слишком хорошо воспитаны, чтоб признаваться друг другу в намерениях.
– Знаешь, я пИсать хочу, – наконец заявил я.
– Общественный туалет в другом квартале, – друг вздохнул. – Около милиции. Пока ходишь, она все продаст и уйдет.
Кажется, он поверил, что я хочу только пИсать.
Или, скорее всего, сделал вид, согласно внешней скромности наших отношений.
– За кино гаражи. Я сейчас мигом, ты место держи, хорошо?
Костя не успел кивнуть, как я сорвался с места и побежал за «Родину».
Там к скверу примыкал жилой квартал, отграниченный рядами гаражей и заросший американскими кленами.
Найдя место, где не проходила тропа и межгаражное пространство использовалось как общественный туалет, я протиснулся в щель, отер пот со лба и торопливо расстегнул штаны…
…Переведя дух, я привел себя в порядок и поспешил обратно.
Костя взглянул на меня внимательно, тонко улыбнулся и, не говоря ни слова, тоже отправился за кинотеатр.
Девушка внизу торговала и торговала, соски ее то показывались между телом и халатом, то исчезали, и в этом крылась прелесть дрожащего томления.
– Хорошо, – сказал Костя, вернувшись быстро и плюхнувшись рядом. – И даже очень.
Мороженое лежало в изотермическом ящике, но что-то еще хранилось в большой картонной коробке, стоящей у стены. Покупатели ненадолго рассосались, девушка повернулась, полезла туда, при этом нагнулась так, что я увидел уже все, что мог.
Говоря современным языком, она носила «бразильские заросли», хотя в СССР о типах причесок никто не слышал, забота об области ниже пояса считалась буржуазным пережитком. У мороженицы вырос такой буйный куст, что хотелось нырнуть туда, затаиться и отдать концы от переизбытка наслаждения.
– Мне опять захотелось пИсать, – сказал я, когда девушка опять встала спиной к нам.
– Подожди, – остановил Костя, все поняв. – Посиди немного, передохни. Два раза без перерыва на такой жаре вредно.
В благодарность мы купили у ничего не подозревавшей продавщицы мороженое, за которым спускался один я, чтобы не потерять наблюдательный пункт. Медленно поглощая подтаявший пломбир, мы были довольны, как падишахи; благодаря хождению за «Родину» эта девушка стала нашим совместным достоянием, кем-то вроде одной жены на двоих, хотя у падишахов на одного мужа приходилось несколько жен.
Съев свое мороженое, Костя сходил к гаражам еще раз. Дождавшись его, я тоже повторил свой заход.
Заниматься привычным делом на свежем воздухе было приятно..
В последний момент я подумал, что для полного счастья мне не хватает голенькой Тани Авдеенко, прилепленной четырьмя пластилиновыми шариками на серебристую стену гаража – но, конечно, не стоило требовать от жизни слишком много.
– А знаешь, как я еще развлекался… – разнеженно заговорил Костя, когда я опять сел к нему, не чувствуя под собой скамейки. – Ни в жизнь не догадаешься…
Я молчал, ожидая невероятного продолжения.
Девушка-мороженица, наклонившись теперь вперед, прибиралась в своем дымящемся ящике.
Ко всему прочему, у нее оказались очень выпуклые ягодицы, разделенные ложбинкой, просвечивавшей сквозь халат.
Если бы в тот момент я знал то, что открылось мне через год, то мог бы выразить желания, охватившие при виде этой ложбинки под ничего не прячущей тканью. Но сейчас я не знал еще ничего, не имел соответствующих опытов, и потому смотрел вниз с абстрактным вожделением.
–…Берешь зеркальце…
– Какое зеркальце?
– Обычное. Квадратное. Или круглое. И пускаешь зайчик ей в то место.
– Кому? – я был сбит с толка.
– Да кому угодно. Любой женщине, которая идет мимо. Лишь бы солнце светило как надо.
– А… зачем? – осторожно спросил я.
– Ну… Когда зайчиком ей там водишь, кажется, что в самом деле трогаешь. А если платье тонкое, так и трусы можно просветить.
– Классно, – я наконец понял. – А откуда ты пускал зайчики? Со скамейки?
– Нет, со скамейки боюсь. Может заметить, хай поднять и даже морду начистить. Выбирал какой-нибудь дом, у которого лестница смотрит на улицу, и пускал с площадки. Но если мы будем вдвоем, прикинемся, будто что-то читаем, а не просто сидим и пялимся, можно попробовать и со скамейки. Думаю, видно лучше.
– Пошли зеркальца купим! – я загорелся, сообразив, что эти предметы продаются в любом галантерейном магазине.
– Нет, сейчас мы не пойдем, – возразил друг. – Потому что такой картинки, как тут, никакое зеркальце не даст.
– Это точно, – согласился я.
– Будем сидеть, пока она все не продаст.
– Ага. А с зеркальцами можно и завтра пойти.
– Точно, завтра… – Костя сладко потянулся, потом посмотрел на небо.
– Нет, Лешка, зеркальца от нас никуда не убегут. Лучше завтра мы с тобой поедем на пляж.