Теща
Шрифт:
– Ну и что? – с философским спокойствием возразил Костя. – Какая разница. Все равно у нее есть всё, что нужно.
– Что всё и где «где»? – уточнил я.
– Где у всех – между ног, «где», – снисходительно пояснил он. – Потом объясню… Ты смотри лучше, а то она сейчас свернет куда-нибудь.
Я присмотрелся и понял, что привлекло моего утонченного спутника.
Синяя юбка, болтающаяся вокруг ног, была узкой. И при каждом
Ткань была очень тонкой, на ягодицах проявлялись две бороздки от резинок – невидимые трусы угадывались явно.
– Разглядел? – спросил Костя.
– Ага, – ответил я.
– Нравится?
– Спрашиваешь… – я вздохнул.
– Подожди, сейчас спереди зайду – посмотрю, что оттуда видно.
– А как ты… – начал я.
Костя махнул рукой, не объясняя, и почти побежал к стоящему на перекрестке ларьку «Союзпечати». Постоял там пару секунд, рассматривая почтовые марки, затем очень медленно пошел обратно.
Я видел, что он рассматривает место под животом, где сходились ноги, облепленные синей юбкой.
– И как? – поинтересовался я, когда Костя миновал женщину, развернулся и мы снова пошли следом за пропечатавшимися трусиками.
– Никак, – он разочарованно вздохнул. – Фасон такой, что обтягивает только сзади. Спереди не обтягивает и не ничего видно.
– А что… могло быть видно? – очень осторожно, чтоб не выдать неосведомленности, спросил я.
– Ну… Это от ткани зависит, от ветра, от формы живота, от походки. В общем, много от чего, – рассудительно ответил одноклассник.
Я понял, что попал на знатока.
И молчал, ожидая продолжения.
–…Иногда видно только живот и пупок. Если, конечно, он не гладкий, а выпирает. Или наоборот, если втянут лункой. Иногда нижний край. А если волосы у нее жесткие, то бывает, удается разглядеть их через трусы. А иногда облепит так удачно, что видно где ложбинка между губами уходит внутрь…
– А причем тут губы? – перебил я, раскрыв невежество.
– Причем тут что? – Костя посмотрел на меня без усмешки. – Я же не об этих губах говорю, а о тех. О больших половых.
Новое слово упало в мое сознание.
Внутри у меня все заныло и задрожало не столько оттого, что я полквартала наблюдал сквозь юбку женские трусы, а от предчувствия новой информации.
– Костя… – прямо сказал я.
И даже взял его за рукав.
–…Костя. Дело в том, что я. Как бы тебе сказать…
– Говори прямо, – великодушно сказал будущий художник.
– Дело в том, что я… Я не знаю… что там у теток творится между ног. Как там устроено, как называется. и так далее. И когда ты говоришь по какие-то губы…
Я не договорил, все-таки покраснев от стыда.
– Ясно, – спокойно ответил он. – Ты ни разу в жизни не видел голую женщину. Я так и думал.
– Ну…
Мгновенно размыслив, я решил промолчать о таком гнусном поступке, как подглядывание за моющейся матерью; тем более, что ничего существенного не увидел.
–…В общем да. Не видел.
– Я тоже, – одноклассник вздохнул и добавил печально. – Где ее увидишь-то?
Как сейчас вижу выражение Костиного лица, и даже движение пальца, каким он поправил очки на своем носу.
Я помню все с ненужной точностью, и сердце мое обливается кровью от жалости к моему поколению, полностью обделенному всем, касающимся вопросов пола.
Я вспоминаю тонкий Костин палец и его круглые, как у Джона Леннона, очки-велосипеды, и думаю что сейчас любой мальчишка путем минимальных ухищрений выйдет в интернет и увидит все, что нужно.
И пусть записные моралисты обрушат на мою голову ушаты благочестивой грязи, но я буду стоять на своем.
Ошибки рождаются незнанием, знание выводит на нужную дорогу.
И, кроме того, для психики, для формирования межгендерных отношений гораздо полезнее разглядывать части тела у порнозвезд, чем у своей матери.
– Где увидишь-то ее… – повторил он.
И столько грусти звучало в его словах, что я не выдержал.
Покраснев, как переваренный рак, я пробормотал, чувствуя невозможность оставлять недоговоренное между обретшими друг друга в неясном поиске:
– Я вообще-то не совсем… Я…
Я чувствовал, что признаюсь в святотатстве, после которого вновь обретаемый друг может повернуться и уйти, но все-таки договорил:
– Я… мать свою… голую видел… один раз, когда она мылась…
Костя молчал, не меняя выражения лица.
–…Примерно вот это место и то мельком.
Я показал рукой на себе, чуть повыше того, где у меня бушевал огонь.
– Ну, так это считай вообще ничего не видел, – еще грустнее ответил друг. – Когда мы ездили к бабушке в деревню, я мать свою сто раз видел совсем голую со всех сторон. Выйдет обливаться во двор, а полотенце в доме забудет. Кричит – «Костя, принеси». Ну я и приносил.
Меня бросило в жар.
Оказалось, что все, ценой немалых усилий доставшееся мне, не шло в сравнение со знаниями Кости, пролившимися на него с небес.
– Да только это не считается ни фига. Я же тоже ничего такого не увидел. Не мог же я ее просить: «Мама, встань к лесу передом, ко мне задом, наклонись вперед и покажи, что у тебя есть»! И вообще мать не считается, у меня на нее не вставал ни капли. Я не мать имел в виду, а женщину.
– Да… – протянул я неопределенно.