Тетрадь первая
Шрифт:
ЗАПИСИ ИЗ ЧЕРНОВЫХ ТЕТРАДЕЙ
(подарок Е. А. И<звольской> [1] перед отъездом в Японию, Мёдон, апрель 1931 г.)
…Так с каждым мигом всё непоправимей
К горлу — ремнем…
И если здесь всего земное имя —
Дело не в нем. [2]
С. М. В<олкон>ский. [3]
— Что у Вас уцелело — из ценностей?
1
Извольская Елена Александровна (1897 — 1975) — переводчица,
2
Заключительная строфа стих. Цветаевой «Земное имя» (1920; 1940).
3
Волконский Сергей Михайлович, князь (1860 — 1937) — внук декабриста С. Г. Волконского, театральный деятель, художественный критик, мемуарист.
Он: — Ничто. (?) (точно спрашивая, проверяя…)
— А человек?
— Мало… Закат солнца… тень трепещущих деревьев… карканье вороны…
Вам удалось то, чего не удавалось до сих пор никому: оторвать меня не от: себя (отрывал всякий), а от: своего. Так, подолгу застываю над белой страницей своего Егория Храброго [4] . Этого (другое — всё было!) этого со мною еще не было.
4
Поэма «Егорушка» (1921 — 1928).
Думать в ответ. Нескончаемый разговор. Что я буду делать, когда прочту Вашу последнюю строчку? (точку!)
(Ответ: писать свое. Как оно и было. Кламар, 29-го июня 1932 г.)
Вы — последнее русло моей души, мне так хорошо у Вас в берегах! (как: в руках) О, искус всего обратного мне! Искус преграды! Раскрываю книгу [5] : Театр (чужд), Танец (люблю только танец Melle Laurence из Гейне и Эсмеральды [6] , но таких не видела и увидеть не могла бы: танец — в слове).
5
С. М. Волконский «Художественные отклики»
6
Героиня романа В. Гюго «Собор Парижской Богоматери».
C. M.! Немудрено в Исповеди Руссо — дать живого Руссо, в записях Эккермана — дать живого Гёте [7] , в мемуарах Казановы — живого Казанову, но мудрено и невозможно в книге о театре…
Всё тайное станет явным. Это, обычно, говорят о лжи (NB! чужой!). Я это говорю о правде, единственно-сущей: правде сущности. Не моя случайная ложь станет явной, а моя вечная насущная правда. Не станет: уже есть.
Простите и не примите за дерзость: мне горько, что всегда «по поводу». О как мне бы хотелось — Вас вне театра — балета — мимики, Вас по поводу Вас же, Вас — без, Вас — Вас. «Разговоры» [8] я уже начинаю вспоминать как вскрытую лирическую жилу по сравнению с отрешенностью Откликов.
7
Книга литературного секретаря Гете в 1823 — 1832 гг. И. П. Эккермана «Разговоры с Гете в последние годы его жизни»
8
Книга Волконского
Победа путем отказа. (У Вас: вездесущие путем отказа. Музыка.)
Стр<аница> 134 (конец). Слышен голос.
Мысль — тоже страсть (впервые).
Для меня стихи — дом, «хочу домой» — с чужого праздника, а сейчас хочу домой — в Вашу книгу. В чем же дело? До сих пор я любила
Ваша геометрия — пуще всякой магии! На всем, что Вы говорите, печать неопровержимости.
Тоска и благодарность. (Стр<аница> 144)
Хеллерау [9] — вражда — точно от меня отрывают Алю.
Но книгу, к<отор>ую я от Вас хочу — Вы ее не напишете. Ее мог бы написать только кто-нб. из Ваших учеников, при котором Вы бы думали вслух. Goethe бы сам не написал Эккермана.
9
Городок близ Дрездена, где в 1912 г. проходили так называемые «Школьные Празднества» — представления обосновавшегося там Института ритмической гимнастики Жак-Далькроза.
Ваши книги — книги про всё (так Аля, 6-ти л., назвала свою будущую книгу).
Породы Гёте — и горечь та же — в броне. Щедрость в радости, скупость в горе. После Вашей книги хочется (можно — должно бы) читать только Гёте.
Все Ваши дороги ведут в Мир. («Все дороги ведут в Рим», привели в Рим и С. М. В. — 1932 г.)
Вчера вечером заходила на Пятницкую (NB! заходила: из Борисоглебского пер<еулка> на Поварской! 1932 г.), мне еще слышался Ваш голос, когда Вы читали Пушкина.
Сейчас — ночь со вторника на среду — вспоминала, сколько времени я Вас не видела. Первое, непосредственное — недели две! И: Благовещение — затмение — дальше 28-ое (русское), суббота, т.е. день встречи, сегодня 31-ое марта — три дня!
Дорогой Сергей Михайлович!
Вот то, что мне удалось узнать в Лавке Писателей [10] . Издатель из Риги еще не приехал. Редакц<ионный> Комитет состоит из Бердяева, Зайцева и Осоргина. Первого Вы знаете, второй и третий — люди безупречные и достаточно культурные. Я говорила им о Фижмах. Тон приблизительно был таков: «Эх, господа, господа, вы вот снабжаете заграницу Новиковым и Ко (NB! Ко — они), а знаете ли Вы такую замечательную вещь „Фижмы“» — и т. д. Немножко рассказала. Спросили о длине вещи, я сказала печатный лист. (Так?) — Не набралось бы несколько таких рассказов? — Пока один. — Тогда можно поместить в альманахе. Но хорошо бы иметь на руках вещь. —
10
«Книжная лавка писателей» просуществовала в Москве с осени 1918 г. по осень 1922 г.
И вот, дорогой С. М., просьба: если Вам не жалко отдавать Фижмы в альманах (мне — жалко!) не могли бы Вы их держать наготове, чтобы к приезду рижского издателя представить в Редакц<ионный> Комитет? (Не решаюсь предложить Вам свои услуги по переписке, — сама и всегда страшусь выпус<кать?> вещь из рук — хотя бы в самые любящие.)
Об этом его приезде буду знать, предупрежу Вас. А другие Ваши книги — цельные? Переписаны ли они? Но — когда начинаешь думать — всё жалко!
Посылаю Вам прежних-времен чаю: противоядие от советских полезных напитков. Если у Вас уже есть, пусть будет еще. Все вечера читаю Художественные отклики, и уже с утра — жду вечера.
М. Ц.
Москва, 28-го русск<ого> марта 1921 г., суббота.
Дорогой С. М.!
Только что вернулась с Алей из Вашего сжатого загроможденного пер<еулка>, точно нарочно такого, чтобы крепче держал мою мысль. Шли темной Воздвиженкой — большими шагами — было почти пусто — от этого — чувство господства и полета.