Тетрадь в сафьяновом переплете
Шрифт:
— Ну и чеканить будем, — сказал Артамонов.
— Что ж, губернатор собрался чеканить свою монету? — спросил Осоргин.
— Ну, губернатор не губернатор… — И Артамонов, насвистывая, пошел вдоль разбросанных приспособлений.
Внезапно он остановился и снова вернулся к нам. Постоял, почесал растрепанную бороду и раздумчиво проговорил:
— А что, господин граф, машины-то совсем никудышные.
— Английские машины, — ответил Осоргин. — Ухода за ними нет, ржавеют.
— А намедни видал я, как турок тут приходил да бил их кувалдой, — проговорил Артамонов.
— Совсем никуда, — согласился граф.
— Да ежели вот так бить чем попало, что станет с машиной?
— У нас обыкновенное дело.
— Да можно ли это терпеть? — Артамонов повысил голос. — Машина хорошая пропадает!
— Понимаю тебя, понимаю, — устало сказал Осоргин.
— Взять бы того турка, да головой об стену! И наши, нечего сказать, хороши, болты отворачивают — и в ранец. Я говорю одному, зачем тебе болт, человек ты неумный. А он — пригодится в хозяйстве! Так и будет таскать всю войну, а потом бросит… — Артамонов замолк.
— Так у кого ж ты на службе? — спросил Осоргин.
— Машина тонкая вещь, — пробормотал Артамонов. — Вот вы, господин граф, за границей бывали, нешто ломают у них машины?
— Что говорить! — несколько раздражаясь, ответил Осоргин. Разговор этот как будто стал ему надоедать.
— А вот взять бы такую машину, наладить, в дело пустить! — воскликнул Артамонов.
— Вот и возьми! — сказал граф.
— Так вы согласны?
— С чем?
— Что ежели я эту машину, допустим, возьму?
— Мне-то какое дело? — Граф удивленно взглянул на Артамонова.
— Ну я, положим, возьму, а вы-то не закричите? — спросил Артамонов.
— Украсть, что ли, хочешь? — догадался граф.
— Отчего украсть? У меня и разрешенье есть. Только ночью, говорят, надо. Я, положим, ночью за машиной приеду, а вы закричите, людей всполошите.
— Зачем же ночью? — недоумевал Осоргин. — Днем забирай.
— Днем не могу, — твердо сказал Артамонов, — приказ.
— Что-то ты путаешь, брат, — сказал Осоргин. — Какое у тебя разрешенье?
— Бумага.
— А кто подписал?
— Бог его знает, люди высокие. Да говорят, ночью бери.
— Да отчего же ночью, черт побери! — воскликнул граф. — Как ты не понимаешь, что всякое ночное дело с воровством рядом!
— Да, видно, есть причины, — сказал Артамонов.
— Где твоя бумага?
Артамонов извлек из кармана сложенный лист. Граф развернул его и прочитал.
— Странно, странно, — пробормотал он. — Да вот и подпись светлейшего, да и печать. Ну, бог с тобой! — Он протянул бумагу Артамонову. — Я в этом деле сторона. По мне хоть весь двор вывози. Однако странные у вас тут дела творятся. Что же ты не говоришь, кто твой хозяин?
— Да знал бы я сам! — воскликнул Артамонов. — Мне только ассигнаций дали, распоряженья, а там, мол, посмотрим, как еще дело осилишь.
— А дело в том, чтоб машину ночью свезти?
— И ход ей поставить.
— Да я ведь тебе говорил, что она для чеканки монет.
— Стало быть, чеканить будем.
— Не иначе этот лис собирается свои деньги делать, — пробормотал Осоргин, — мало ему даров да милостей…
И тут я снова должен остановить повествование. Без сомнения, молодой граф имел в виду особу, при имени которой любой российский вельможа вытягивался во фрунт. Речь идет о военном министре, светлейшем князе Потемкине, и без краткого рассказа об этой фигуре в наши времена не обойдешься.
О светлейшем князе Потемкине
По всей линии нашего путешествия мы не видели безразличного лица, если в разговоре упоминалось имя Потемкина. Да вспомнить хотя бы того почтмейстера, который рассматривал подорожную госпожи Черногорской в Борисполе. «Сам подписал!» — воскликнул он с благоговейным испугом. С другой стороны, достойный всяческого уважения инженер Корсаков слегка покривил губы, когда на верфях кто-то сослался на распоряжение князя. Не любил светлейшего и молодой граф Петр Иванович. Впрочем, у Осоргиных были особые счеты с Потемкиным. Старый граф имени его слышать не мог, хотя выполнял все дворцовые приличия и в день именин князя ходил на поклон к государыне.
Да, все дело в том, что Потемкин был любимцем государыни-императрицы. А и началось-то с мелкого случая, на параде он успел первым поднять отскочивший темляк императрицы. Тут-то она и обратила внимание на молодого красивого офицера. Что говорить, нет у нас большей милости, чем внимание государыни. И князь Потемкин в полной мере воспользовался этим вниманьем, став вторым человеком в государстве. Много полезного совершил он. И в боях с турками преуспел, и вновь приобретенные земли сумел обустроить, и много милостей раздавал окружным людям. Но и в обратном отличался его порывистый нрав, а в особенности славился князь своей расточительностью и необузданным нравом в разгулах. Множество золота из российской казны утекло на его забавы и прихоти. В натуре его сошлись самые разнородные черты. Храбрый и нерешительный, величавый и мелочный, ленивый и деятельный, честолюбивый и беззаботный, добрый сердцем, но жестокий умом, таким представал Потемкин перед современниками. То он проводил целые дни в богословских спорах, собирался уйти в монахи и основать духовный орден, то устраивал многодневный разгул, после которого едва оставался жив. То он занимался неустанной деятельностью, то пролеживал на диване и разглядывал свои ордена, которых имел великое количество, а жаждал еще больше. Например, ему не давал покоя орден штата Цинцинатти, он непременно хотел его получить.
Петр Иванович со смехом рассказывал о недавнем своем посещении князя. На этом визите настоял старый граф. Что и говорить, ведь Осоргин только что вернулся из Европы, и непременно следовало снискать благоволенье светлейшего, а только уж потом ждать встречи с государыней, чтоб окончательно утвердиться при дворе. Таков удел молодого российского дворянина. Не понравишься или скажешь не то — век будешь коротать в глуши, не помышляя о достойном поприще.
— Да смотри, не кичись больно, — напутствовал старый граф, — уж как я Гришатика не люблю, а намедни послал ему наших смоленских медов. Любит, стервец. Зато и на нас тучу не гонит, а то ведь ему только пальцем шевельнуть.