Тетрадь в сафьяновом переплете
Шрифт:
— Однако это ужасно, — пробормотал Петр Иванович.
Больше всего его заботило не наше положение, а те предстоящие минуты, когда госпожа Черногорская откроет письмо.
— Я в роли вымогателя! — простонал Осоргин, хватаясь за голову.
— Но можно отдать долг, — робко сказал я.
— Эти негодяи уверены, что она несказанно богата! — воскликнул Петр Иванович. — Немудрено. Представляю, как пользуются ее добротой остальные. Быть может, это не первый шантаж.
Он расхаживал по сакле и не мог успокоиться.
— Как же мы беззаботно странствовали, Митя! Я даже пистолеты сегодня не взял. Впредь будет наука. Глупо, глупо! Десять тысяч! — Он снова схватился за голову. — Вот батюшке-то подарок! Не ведает, старый, куда своего сына заслал.
Трое суток мы протомились в сакле, питаясь только сухими лепешками. Да раза два приносили козье молоко. К исходу третьего дня дверь растворилась, и вошел довольный главарь. В руке он держал увесистый позванивающий мешок.
— Карашо, рюськи! — произнес он, довольный.
— Эфенди говорит, что госпожа Черных Гор хорошая госпожа. Она никого не оставляет в беде. И он очень любит и уважает госпожу Черных Гор. Она прислала все десять тысяч хорошими золотыми монетами, а не зелеными бумажками, которые легко горят на огне. Он восхищен госпожой Черных Гор, он ни за что бы не стал брать у нее деньги, но она очень богата, и эти монеты капля в море ее богатств. Эфенди говорит, что надеется на честность господина. Он желает, чтобы господин в своих землях возвратил долг доброй госпоже Черных Гор, ибо не надо брать деньги у женщины, если можно их взять у достойного мужчины. Добрая, добрая госпожа Черных Гор, и эфенди тоже добрый. Он возвращает господину и его слуге все имущество вплоть до ружья и пистолетов, хотя ружье очень хорошее, но эфенди тоже хороший, и он не желает присваивать чужого. Он возвращает даже лошадей, хотя лошади неплохие и очень нужны эфенди, но эфенди человек честный и не желает ездить на лошадях, которые ему не принадлежат, — так переводились слова главаря.
Он очень долго держал эту речь, расчувствовался, и глаза его увлажнились. Напоследок он протянул нам пакет, в котором содержалась записка госпожи Черногорской. В ней мы прочли:
«Уважаемый граф!
Рада оказать вам эту небольшую услугу, поскольку знаю еще, что с местными разбоями шутить не стоит. Как-нибудь сочтемся, а пока осмеливаюсь пригласить вас в гости, ибо расположилась я в месте дивном, о покупке которого веду нынче переговоры с хозяином. Спросите деревеньку Парадизи, что в нескольких верстах к западу в сторону горы Куш-Кая. Любой проводник покажет место. Здесь мы поговорим и вспомянем старое.
Парадизи, Новый Свет
Утром, искупавшись, мы отправились в Парадизи. О купании надо сказать особо. Впервые я плавал в море. Когда я вошел в воду с усеянного мелкой галькой берега, первое, что меня поразило, это необыкновенная прозрачность воды. Глянув вниз, я увидел через водную толщу свои голубые ступни и мельчайшие подробности дна, слегка колеблемые движеньем легкой волны. Купание в море удивительно освежает, и даже Петр Иванович, омраченный событиями прошедших дней, повеселел.
Еще больше поправилось его настроенье в дороге. Виясь по склонам гор и ущельям, была она чудной. С одной стороны простиралась свежая громада моря, с другой — высились горы с купами майских цветений и приземистыми разлапистыми соснами.
Наконец с одного поворота открылась уютная бухта, посреди которой красовалась не только знакомая уже яхта, но и несколько малых судов с пестрыми флагами.
— Да это просто Италия! — воскликнул граф Осоргин.
Действительно, место было превосходным. К бухте полого спускался берег с несколькими десятками плоских домов, а вдали ее замыкала красиво очерченная гора, поросшая местной сосной.
При въезде в селение нас встретили звуки работ и довольное количество всякого люда, сновавшего в разные стороны. И вновь нам попался Митрофан Артамонов. Он весело приветствовал нас, сорвав свою войлочную шляпу.
— И вы к нам, ваше сиятельство?
— К кому это к нам? — недовольно спросил Осоргин.
— Множество, полагаю, народу стечется! — проговорил Артамонов, мечтательно глядя на море. — Новую жизнь обустраивать будем!
— Уж не сюда ли ты машину свез? — спросил Осоргин.
— Сюда, ваше сиятельство! До Черной Горы дотащил, а там на корабль перегрузили.
— Кто же монету чеканить будет?
— То не моя забота, — отвечал Артамонов, — налажу, как подрядился, и посыплются денежки лучшей пробы!
— Где нам отыскать госпожу Черногорскую? — спросил Осоргин.
— Как где? Вон справа шатер на горе меж сосен. Там она и бытует, но больше на корабле. К шатру идите, скажут. А что, ваше сиятельство, — он улыбнулся, — с нами пойдешь?
Петр Иванович не стал отвечать, и мы спустились к самой воде. Тут мы оставили лошадей и коляску под присмотр проводника, а сами отправились к белевшему на склоне горы шатру.
Не успели мы приблизиться к подножью горы, как из сосен явился тот всадник в белой венгерке, который возвестил прибытие госпожи Черногорской в Борисполь. Поклонившись, он произнес с гортанным южным приговором:
— Ее высочество поджидает вас.
Мы поднялись по узкой тропке, местами естественной, местами вырубленной в скале, и вышли на небольшую площадку, откуда открывался полный обзор бухты. Шатер, казавшийся издали маленьким, оказался весьма поместительным, перед ним красовалась площадка, построенная из свежего теса. На этой площадке спиной к нам сидела госпожа Черногорская. Она была во всем белом. Перед ней располагался мольберт, какие я видел лишь на картинках, и небольшой столик с красками. Легкими взмахами кисти госпожа Черногорская наносила краски на холст. Услышав наше приближение, она встала и повернулась. На ней было белое прямое платье, подпоясанное выше талии, что придавало сходство с девой античных времен, и широкополая белая шляпа, опоясанная лентой с бантом.
— Рада вас приветствовать, граф, — сказала она, подавая руку, — и тебя приветствую, Дмитрий Почивалов.
Какие у нее все же пронизывающие черные глаза!
— Вы рисуете на воздухе? — спросил Петр Иванович, и в голосе его я почувствовал смущенье и радость.
— Так учил меня мой парижский наставник, — ответила госпожа Черногорская. — Все пейзажи он начинал на натуре, а уж дописывал в ателье.
— У вас отлично выходит, — сказал Петр Иванович, приближаясь к мольберту.