Тетрадь в сафьяновом переплете
Шрифт:
Явился внезапно один человек и сказал, что знает целебный настой, однако настой этот может приготовить лишь врачеватель, который живет в горном монастыре на черногорских берегах. А берега эти лежали как раз против италийских, и человек вызвался проводить туда за два дня. Графиня тотчас же согласилась и отправила меня за целебным настоем.
Человек нанял судно, при хорошей погоде без происшествий мы пересекли море и оказались на черногорском берегу. Благодатное место, скажу я вам! Если италийский берег сух и пустынен, то тут столько зеленых лесов, что радуется душа.
Целый день шли мы в гору и подошли наконец к монастырю, сложенному из серых камней. Не раз нас встречала охрана, но человек говорил несколько слов, и стражники расступались.
В монастыре проводили меня в полутемную келью, и там на кресле в углу сидел человек в монашьем куколе. Лица я его не видел.
«Ну что, Матвей, — сказал человек, — ждал я тебя давно». Я даже вздрогнул. Было предчувствие у меня. Как-никак оказался я в Черногории, где обретался, по слухам, истинный государь Петр Федорович, а вот теперь я услышал голос, и голос был, без сомненья, знакомый.
«Я нездоров, Матвей, — сказал человек, — смутно тебя различаю, глаза болят. Не сразу признал, вон как ты вырос».
Пал я на колени и поклонился. Видно, судьба! Вот я и встретился с тем, кому обещался служить и давал присягу.
«Сядь на скамью, — произнес он, — давай говорить. Про хворь твоей барыни слышал, это беда поправимая». Он хлопнул в ладоши, появился слуга. «Приготовьте отвар, как я пользовал патриарху Арсению, да смагуса на две головки больше, но без ботвы». Помолчал некое время. «Как там Настенька, говори». Стал я вновь толковать, что славно все у дитятки, и любят ее, и всячески холят.
Он вздохнул. «Ну, а дела на Руси? Хорошо ли живется народу?» И про это я стал говорить, но не вам, господа хорошие, пересказывать. Слушал он меня, из кресла не поднимался, куколь со лба не откидывал.
«Ежели ты полагаешь, Матвей, что случаем ко мне попал, то не так». Молвил и помолчал снова. «Барыни хворь просто кстати пришлась, а и без нее я бы тебя позвал, ибо есть до тебя важное дело». Внимал я всем существом, а он продолжал: «Глаза мои плохо видят, и, бог знает, может, ослепну совсем. Какой же правитель без глаз? Надобно быстро мне все дела обустраивать. Взять хоть бы Настю. Покамест растет в приживалах, а станет взрослой? Происхожденьем она непростая, путь ее ждет нелегкий, и благоволеньем своим не хочу я оставить ее. Знай же, что отпишу за Настей все, что имею, весь черногорский свой клад, только в том и загвоздка, как об том до нее довести и как устроить, чтоб по прошествии лет все Насте досталось, а не случайным людям или злодеям. Надобен честный, прямой человек, не имеющий корысти, а только верное сердце и крепкий ум». Тут замер я и опустил голову. «И такого вижу в тебе я, Матвей. Вместе Настю спасли, вместе ей дале дорогу устроим. Ну что, согласен служить мне такую службу?» — «Согласен!» — ответил я.
«Тогда жди моего знака. Барыне, полагаю, еще месяца три лечиться, а в первые три недели будет пить мой отвар в день по стакану. Далее просто прогулки и спокойная жизнь. Однако советую перебраться в Каньези на Желтый ручей, это недалеко от вас. Что делать в Каньези, распишу на бумаге, держаться того неукоснительно, и барыня будет здорова».
«Где ж вы набрались такого искусства?» — с восторгом воскликнул я. «Как смерть пережил, пришло ко мне прозренье, — ответил он, — я каждую травку изнутри вижу. Во всем окружающем есть целебные свойства. Смотри на собаку. Она лечится, не ведая медицины. Просто знает, какую травку съесть. Но речь не о том. Я должен все обдумать и роль твою в деле определить. Хоть ты человек верный, на одного не могу положиться. Вдруг от меня поплывешь и волны поглотят тебя? Скажу прямо, я несколько строю путей, и ты один обеспечишь. Ступай же обратно, жди приказаний, но будут они изложены тайным реченьем, и вот тебе ключ». Он бросил мне медный кругляш с дырочками. «Приложишь пластину к бумаге и сразу поймешь. Ну, с богом, Матвей».
Он протянул мне руку, и я приложился к руке. Была она белая, холеная, истинно царская рука.
Вернулся я на италийский берег, привез барыне отвар. И отвар оказался воистину чудным. Уже на второй неделе барыня стала дышать свободней, щеки ее порозовели, и жизни прибавилось в ней настолько, что выходила она гулять со служанкой и живо поглядывала на господ, которых лечилось на здешних водах множество. Потом настоял я, чтоб мы перебрались в Каньези, и скоро графиня стала совсем здоровой. «Это не русские знахари! — говаривала она. — Вот где умеют врачевать человека».
Я ждал известия с Черных Гор и дождался, но известие было ужасным. Подосланный турками человек заколол кинжалом правителя Черногории Стефана Малого. Сердце мое упало. Кому, как не мне, знать, кто скрывался под этим именем. Теперь было некому мне служить, и тайна, которая возвышала меня, канула в черную бездну.
Мы вернулись в Россию. И тут довелось мне узнать, что государь Петр Федорович не только жив, но и собрался с силою, чтобы вернуться на трон российский. По всей земле катилась молва, что с большим войском пришел он с Урала и бьет царских генералов. Два человека исчезли бесследно из нашей деревни, бежали, видать, к государю.
Наехал к зимней охоте граф Иван Матвеевич, похвалил меня за верное служенье графине, а про государя сказал, что все враки, Петра Федоровича, мол, сам видел в гробу, а нынче себе имя его присвоил какой-то казак. Да что же еще сказать было барину? Доставил он мне известье о Насте. Она уехала из Михалкова в Москву и живет в пансионе у строгой дамы, так что навестить ее теперь нет никакой возможности. «А через год в Европу ее повезут. Так что простись, Матвей, со своей Настей, скоро она уж видной станет девицей».
Дальше Иван Матвеевич дал мне сверток и объявил: «Сунь-ка куда подальше от всякого глаза. То вещь бесполезная, я бы и выкинул, да княгиня просила хранить». Я этот сверток взял, но Иван Матвеевич захотел еще раз взглянуть. Снял он с пакета обертку, развернул. Оказалось, то шелковый штандарт с вензелем, расшитый богато, «М-да, — сказал Петр Иванович, — это знамя голштинского полка, любил его покойный император. Ну, полк-то само собой разогнали, да Лизка знамя уберегла». Посмотрел он, вздохнул и перекрестился. «На чердак спрячь, пожалуй, в ящик железный, где мои старые курсы лежат». С тем и уехал. «А Настю, — говорил, — нам с тобой уж не скоро видать».
До чего случай может всю жизнь перевернуть! Дался мне этот полковой штандарт, из головы не шел. Надо же, думаю, любимое знамя государя. Небось не хватает ему нынче этого знамени. А слухи, надо сказать, шли удивительные. Государь Петр Федорович брал со своими полками города, бил царское войско, и многие солдаты шли под его руку. Проехал через наши места отряд польских конфедератов, что отбывали наказанье в России. Конфедераты восстали и решили воевать на стороне государя. «Неужто не знаете, — кричали они, — что Катька царица ложная, обманная, а истинный государь теперь с ней воюет и скоро погонит из Петербурга, а вам, если поможете, многие милости будут!»