Тетрадь в сафьяновом переплете
Шрифт:
— Может, и тот разбойник, который выспрашивал нас в горах? — спросил Осоргин.
— А как же! — сказал Струнский. — Эй, Кара-Вазир, покажись перед наши очи!
Невесть откуда явился Кара-Вазир, а за ним его угрюмые люди. Надо признать, что представление, которое разворачивалось перед нами, было устроено довольно ловко. Теперь площадку со всех сторон обступили зловещие фигуры, обвешанные пистолетами и кинжалами. Стоявший в то время у ближней сосны Станко не сдвинулся с места, равнодушно наблюдая за происходящим. Еще дальше, ближе к горе, веселились новосветские поселенцы, оттуда доносились громкие возгласы и песнопения.
— Забавные у вас слуги, — совершенно спокойно сказала госпожа Черногорская.
— Отличный люд! — воскликнул Струнский. — Но, однако, пора угощаться!
Принесли огромные блюда со всевозможными яствами, среди которых выделялись жареные фазаны и свежеприготовленная форель. На столе возникли вазы с фруктами и сосуды разнообразных вин.
— Господа! — провозгласил Струнский. — В сей благостный день за этим скромным столом я имею прочесть вам вторую часть моего сочинения на случай грядущего приезда матушки-государыни!
Он встал и принял точно такую же позу, как в своем кременчугском имении. Курячин уныло подвинул к нему грузное тело. Струнский вынул тончайший и белейший платок, вытер рот и взвыл:
Совместница богов, кумир земных царей. Рожденна среди куп и алтарей, Котора россам днесь блаженство изливает, О ты, в ком божество все узнавают, Монархиня, прими усердну песнь мою, Устами чистыми хвалу тебе пою!Платок проследовал к его глазам и промокнул изрядную слезу.
— Не могу, — всхлипнул он, — Мафусаил, отсядь, что ты ко мне валишься! Сказано было, не унижайся!
— Однако, быть может, подписать купчую? — в нетерпении спросила госпожа Черногорская.
— А как же! — воскликнул Струнский и, выхватив из кармана бумагу, картинно протянул ее госпоже Черногорской. — Вот она!
Та углубилась в чтение. На лице ее выразилось удивление.
— Что это? — спросила она.
— Купчая! — сказал Струнский.
— Изволите шутить, сударь.
— Да какие уж шутки. Купчая есть купчая, там все условия точно сказаны.
— Полюбуйтесь, граф, — сказала госпожа Черногорская, передавая бумагу Осоргину.
— Что граф, — сказал Струнский, — чем ему любоваться? Да вот пусть господин Курячин рассудит, я для того его и зазвал. Мафусаил Селиверстыч Курячин в губернском суде состоит, ему ли не судить?
Обстановка явственно накалялась. Разбойники Струнского сгрудились вокруг помоста, но Станко по-прежнему спокойно стоял у сосны.
— Слушай, господин судья, такую историю, — толковал Струнский с разгоревшимся лицом. — Дева, перед тобой которая восседает, скажу по-простому, есть незаконная дочь покойного государя Петра Федоровича. Заметь, господин судья, незаконная! А стало быть, находящаяся вне закона. Какие, ты спросишь, к тому доказательства? А вот я свидетель перед тобой. Ровнехонько двадцать два года назад зван я был к лицу высокому, государственному. Был я тогда еще молод, удал. Так вот, лицо, высоченное, скажу я тебе, лицо, мне говорит: «Хочешь сослужить службу государыне?» Без размышленья хочу. «Дело, брат, в том, что Воронцова, покойника полюбовница, тайно младенца родила. Государыня об этом не знает, и незачем ей знать. Это мы должны беспокоиться. Возьми людей и привези младенца. Мы должны его боронить от злого умысла, беречь царскую кровь. С богом». Отправился я в глухие леса, где младенец был спрятан, собрался везти, да что же вышло? Выскочила из леса шайка злодеев, отбила младенца и увезла невесть куда. Теперь спрошу я тебя, господин судья, случилась бы схватка из-за простой девчонки?
— Уж нет, — отвечал Курячин.
— Ага! Вот и я смекаю. А дальше больше. Девчонка бежит за межу, живет королевой. Простые живут королевами, спрошу я тебя, господин судья? Простые держат в банках у Берка и Форстера золото в слитках? Покупают яхты, швыряют ли тысячи на выкуп стороннему человеку?
Курячин тяжело вздохнул.
— То-то, Мафусаил. А ты защищать собрался. Да уж и прочие есть доказательства, что перед нами царская дочь. А вольно ли царской-то дочери жить без двора, без правил, порхать мотыльком по Европам? Отвечай, господин судья.
— Не вольно, — промямлил Курячин.
— То-то. Царских детей надо беречь, даже если они вне закона. А кто же сбережет, как не мы, слуги матушки-государыни? Матушка милостива, добра, зачем от нее бежать? Зачем притворяться невесть кем? Зачем покупать у меня, слуги государыни, землицы кусок? Сама пожалует. И просить не надо! Я к тому говорю, неужель нет резона госпоже Черногорской явиться перед светлы государыни очи, ручку поцеловать, прощения испросить за долгое небрежение да жить в Петербурге или Москве, уж государыня изберет, уповая на милость ее да разум?
— Как же, как же, — тяжко высказал Курячин.
— Вот я к тому и веду, — продолжал Струнский, — тому и способствую. Могу и сам проводить.
— А вам известна история несчастного Иоанна Антоновича? — спокойно спросила госпожа Черногорская.
— Как же, как же! — подобно Курячину, воскликнул Струнский.
— И вы хотите, чтоб я кончила свои дни в Шлиссельбургской крепости? Да вот еще княжна Тараканова, та в Петропавловской померла.
— Бог с вами! — закричал Струнский. — Матушка-государыня тут при чем? То все злодеи! Злодеи Ивашку и самозванку со свету сжили, а матушка к ним благоволила!
— Что рассуждать! — вступил в разговор Осоргин, прочитавший бумагу Струнского. — Ведь вы не хотите, чтобы госпожа Черногорская явилась с объяснениями в Петербург, вы требуете всего ее состояния.
— Каюсь! — Струнский картинно склонил голову. — Я подозревал, что госпоже Черногорской не захочется ехать в унылый северный край, она ведь к пальмам привыкла. Да и чего я прошу, всего-то лишь векселя к Берку и Форстеру, на остальное не покушаюсь. Полагаю, еще кое-где немало припрятано.