Тетраграмматон микрорая
Шрифт:
«Мама с папой говорят, что нельзя быть громким. Надо тихо стоять и обязательно вынимать руки из карманов. Иначе грешно. Нельзя грешить, это грех. Бог всех за всё прощает, но лучше, если будет меньше провинностей. Тогда ему, Боженьке, и прощать будет легче. Он давным-давно, ещё когда поездов и самолётов не было, пострадал за людей. Очень любил их, а они его молотками и гвоздями. Был один, который смеялся, но его потом никто не любил. А Боженька и его простил. Нельзя смеяться, если кому-то плохо. Но почему-то Валька из второго вэ смеётся. Бывает, и другие. Я почти никогда-никогда не смеюсь, если только уж очень смешно. А так бывает, но дома не буду смеяться. Бабушка говорит, много посмеёшься, потом много будешь плакать. Если так, тогда понятно. Но лучше и вовсе тогда не смеяться, чтобы потом не плакать. Так надо. А если Боженька такой строгий, что не разрешает смеяться, то это как-то не по правде. Он если прощает, то значит добрый и не наказывает. Тогда почему нельзя просто смеяться? Если смешно. Вот если плачет кто, тогда да. Тогда смеяться не хочется».
«Мне известно, как надо себя вести. И надо, чтобы так себя вели, потому, что правильно. Мальчики ведут себя так, а девочки иначе. И так всегда надо, чтобы по-разному, у каждого свои правила. Но можно играть, только с чужими нельзя. И папа всегда главный. И дядя тоже. Они говорят, что Бог у всех один, а кто не согласен, те глупые и не понимают, с ними водиться плохо. Раньше даже воевали за то, как правильно. Но наши всегда побеждают, ведь Бог сильный и помогает. А у них он тоже, но отвернулись, вот он им не помогает. Обиделся, что глупенькие. А может, их просто познакомить с дядей? Он им всё расскажет, и всё они поймут. Дядя мне всё рассказывает. Он будет меня учить и оберегать. Если нашалю, то поругает. И так будет, пока не вырасту и женой не стану. А хорошо это или плохо, конечно известно. Потому что правильно. А ещё я знаю, куда надо лицом поворачиваться, чтобы Богу молиться. Но это все знают, потому что там главное священное место. Далеко, наверное, может целый день ехать. А то и не доедешь. Дядя говорит пробки сейчас, лучше бы на лошадях. А у нас есть лошадка, мы с сёстрами её кормим. А брата младшего я бужу, когда он долго не встаёт. Он хоть и брат, но тоже пусть знает порядок. Это он мне вчера косточки в туфли положил. Забияка».
Большинство ответов принадлежит детям дошкольного возраста. Часто сами пишут. Коряво и печатными буквами, а многие просят братьев и сестёр. Те смеются, но записывают детские мысли. Потом обклеивают конверты цветными марками, и летят самолёты с грузами исписанной или изрисованной бумаги. Плывут корабли, едут поезда. А всё потому, что психологи решили отказаться от услуг электронной почты. Для этой, отдельно взятой викторины.
Несколько лет собирали письма, и целый институт занимался анализом. Пригласили комиссию теологов, собрали священников всех церквей и концессий, чтобы предпринять объективный аналитический проект.
Многие отказались.
Другие смеялись, но читали.
Были те, кто после порции писем шли в монастыри молиться или замаливать, это кто что вспомнил, и кто что понял. Были те, кто снимали с себя духовный чин, да мало ли что было? Некоторым и жизнь привиделась никчёмной, а, казалось бы, что такого можно прочитать в детских текстах?
Оказывается, многое.
Поняли потом самое главное, а что с пониманием этим делать, так до сих пор не решили. И пройдут месяцы, годы, а там кто знает, много ли мер насчитают. Кто скажет, когда новая Эра? На часах не пишут, только числа арабские, реже римские или ещё какие. Просто числа. Абстракция для приложения к тому, чего никак не понять.
А дети редко считают время так же как взрослые. У них счёт свой, И нет понимания временной перспективы. Глупо мерить долями по шестьдесят, двадцать четыре и дальше. У них восприятие эмоциональное. Может, так оно и вернее? Ведь не обязательно знать формулу расчёта силы трения, чтобы кататься с горки на доске или на санках? Важнее не попасть на спрятанный трамплин.
Это взрослая история, а дети часто не боятся, пока им не втолкуешь, что опасно, а что нет. Бывает так, что ходят по опасному краю и не оступаются.
Но хватит о секундных стрелках и календарных страницах. Им — своё место, ведомое, кому следует. А у детей Бог, религия и что-то вечное, а значит, не до конца понятное. Но всегда доброе, могучее и справедливое. И нет никаких там Люциферов, Бегемотов и прочей дряни. Что же получается, всё выдумали взрослые? А может, и так.
Только кому от этого знания легче? Не тем ли, кто стремится объединить всё в одно единство, не тем ли, кто хочет признать единого Бога, и дать ему единое имя? Даже если так, то как поверить в то, что это будет во благо? Кстати, Бога мы не станем трогать, не нашего ума дела, и силёнками не способны. Дети малые, да и только. А туда же. Заштамповали всю планету одним штампом. «Мирокрай». Вроде и легче всем стало, а как будто что-то потеряли.
Опять не понятно? Допустим, есть одна монета. Видим одну сторону, подразумеваем, что есть другая. Одна — правда, другая-ложь. Ни то ни другое до конца не понять, ибо дети и умом не сильны. Значит, есть какое-то заблуждение. Относительно правды и относительно кривды. Человеческая точка зрения. Вот и получили число четыре. Старый добрый ТЕТРАГРАММАТОН. А если монет много, россыпью на столе, то видишь разные стороны и гипотетически понимаешь, что другая сторона монет — она тоже тут, лицом к зрителю. А как с заблуждениями? А никак, куда же без них. Множество. Бесконечное и таинственное. Словно множество имён Бога.
— 13-
О том, что было в пути, вспоминать не хочется. Алкоголь ни при чём, да бездействовал он, сколько я не вливал. Пульсировало огнём и болью расшатанное до полусмерти сердце, стучало кровью, гудело в висках. Несчастная, истерзанная зубами подушка впитала горячую горечь сдавленных слёз. Всё, что было, я постарался вынести молча, чтобы соседи по плацкарту ничего не поняли.
Поезд вовремя привёз меня в родные места, но чем ближе, тем тяжелее мне становилось. Улица, дом, подъезд, они никогда уже не будут прежними. Всё дело в Алёне. Как-нибудь зайду к её родителям, отдам вещи. Точно, если поискать, найдётся пара. Раньше раз в год находились где-нибудь на дальней полке в шкафу, пробуждали мысль и шутливое раздражение. Когда она их заберёт? Теперь уже никогда. Странно, я должен радоваться, ведь у Алёны и Имы всё будет в порядке. Через месяц или через год, а может через пять. Нет, раньше. Интуиция не знает сострадания. И если вспыхнула единым образом правда, то с ней уже ничего не сделаешь.
Но дом ждал меня, и не спешил звать назад. Рыбки покормлены, мусор выброшен. В кармане связка своих ключей, ключи Алёны и ещё один ключ, который навсегда останется моим, пусть я и не уверен, где притаилась нужная дверь, и что за ней ждёт.
На перекрёстке центральных улиц я задумался, куда мне идти. Крестик в кармане не то дёрнулся, не то потеплел. Потерпи дружок-амулет, я всё знаю.
Телефон пропиликал номер Лёхи.
— Да, привет. Ты уже вернулся? Слушай, вообще не ожидал. Мне Алёна что-то написала, но я не понял половины. Ты мне скажи, это правда?
— Не знаю, — честно признался я, так как мир вокруг плыл каким-то странным, туманным образом. То ли это меня знобит, то ли всё дело в иссушенных слезами глазах, то ли ещё что-то.
— Ты пьяный, что ли?
— А это ты сам решишь.
— Понял тебя, герой. Ты где сейчас?
Ближайшая вывеска — начало Столешникова переулка, и я сообщил адрес Лёхе.
— Ты сиди там, ладно?
— Да никуда я не уйду.
Разве вот в цифровую кофейню с модным логотипом. Тут дорогое сетевое время, но теперь уже не важно. Перспектива простого и понятного растаяла как дым, едва Мирокрай оказался где-то за спиной. Неделимый, прекрасный и недостижимый. Мир, где навсегда осталась Алёна.