The Мечты. Соль Мёньер
Шрифт:
Да и Аяз-бей, если уж совсем по чесноку, был очень привязан к своему единственному сыну.
И потому обоим приходилось считаться.
Вот прямо сейчас Роман Романович сложил ладони домиком на столе, глубоко вдохнул, натянул на лицо самую благожелательную улыбку, какую только мог, и заявил со всей ответственностью, какая лежала на его плечах, а на его плечах лежало разного немало:
– Не вдруг, господин Четинкая. У меня веские причины. Несколько дней назад я поступил опрометчиво по отношению к нашим с вами детям, а теперь хочу это исправить. Ради них в первую очередь. Но и ради нас с вами.
– Наши с вами дети? – для надежности переспросил
– Разумеется, - подтвердил Роман и включил свое, хоть и не турецкое, но абсолютно моджеевское красноречие: - Откровенно говоря, я поначалу воспринял их отношения не самым правильным образом, и это повлекло за собой ряд неприятных для моей дочери и вашего сына последствий. Но вы же и сами прекрасно понимаете, что чем больше запрещаешь, тем хуже получается. И молодежь часто действует наперекор. Потому я подумал... а почему бы и не прислушаться. Они ведь разберутся сами... Да и разговор, который недавно состоялся у меня с моей Татьяной и... хм... вашим... Реджепом... – ну и еще кое с кем, о ком наш читатель, несомненно, знает, но Роман Романович упоминать не стал, - так вот... я решил – а чем черт не шутит, а? Для наших семей и для нашего бизнеса это был бы очень большой шаг, не находите?
Следует заметить, что из них двоих пока только Моджеевский и блистал красноречием. Четинкая все больше слушал. Да обдумывал, судя по долгим паузам, которые позволял себе. Вот и сейчас он медленно допил свой чай, неторопливо переменил позу и, наконец, заговорил:
– Признаюсь, я видел будущее своего сына совсем не таким, какое у него есть сейчас. Он оказался слишком своенравным, и действовать мне наперекор ему не привыкать. Но в том, что вы сейчас предлагаете, есть одно слабое место. Реджеп в самой категоричной форме заявил мне, что с вашей дочерью, господин Моджеевский, его связывает только работа.
– Татьяна сказала то же самое, но штука в том, что они оба прекрасно понимают, какой может быть наша с вами реакция... и в чем-то мы ее очень успешно подтвердили, когда только предположили, что между ними что-то возможно. И еще... Реджеп при нашем с ним разговоре уточнил, является ли смена моего расположения на лояльное своего рода благословением. Мне кажется, именно это о многом говорит, а не все остальное.
– Что ж, это очень серьезное предложение. Надеюсь, вы понимаете, что я должен его очень хорошо обдумать, прежде чем принять решение. Каким бы оно ни было.
– Понимаю, - кивнул Роман, задумчиво оглядел Аяз-бея и продолжил: - Подумайте. Но мое предложение относительно партнерства – не зависит от вашего решения насчет детей. Как и решения наших детей не зависят от нас. Какими бы они ни были.
«Садись, Рома, пять!» - провозгласила в его голове Женя.
– И все же не мешало бы знать, что они собираются делать, - хмыкнул Четинкая.
– А тут два варианта. Либо разбираться нам, либо ждать, пока они разберутся сами, - приподнял бровь Роман. – Но пока могу только пригласить вас на празднование Нового года в мой ресторан, если вы собираетесь остаться здесь еще на несколько дней. Планируется большой банкет. Будет моя семья, мои друзья... а это самые влиятельные люди страны. Ваш сын, как вы знаете, играет ключевую роль в этом заведении, а Татьяна – трудится с ним же. И для нас будет честью видеть вас на этом празднике.
На том, в общем-то, и попрощались двое отцов нерадивых детей. И если господин Моджеевский доверял дочери и полагался на собственную уверенность, что голова на плечах у нее имеется, и она неплохо доказывала это последние лет пять, то Аяз-бей похвастаться подобной убежденностью не мог. В его понимании сын успешно гробил собственную жизнь по всем направлениям – от карьеры до личного. И памятуя не только прошлую «большую любовь» бестолкового отпрыска, но и то, чем это закончилось, Четинкая-старший, собственно, и приехавший к сыну, а к Моджеевскому заскочивший лишь по случаю, был решительно настроен разобраться в матримониальных планах Реджепа. Слишком хорошо он помнил, как сын уверял его, что мадемуазель Ламбер – единственная женщина, с которой он намерен прожить всю свою жизнь, и упрекал отца, что он не хочет его понимать. А тут поди ж ты! «Мы работаем. И все». Что-то здесь было нечисто, Аяз-бей это скорее угадывал, чем знал наверняка. Но и Моджеевскому не до конца доверял. Что если там просто девчонка отца накрутила? Или того хуже, сам Роман Романович разыгрывает комбинацию, чтобы поквитаться за мюнхенский проект?
Четинкае было о чем подумать, пока он ехал к сыну. Когда автомобиль, наконец, остановился, он вышел в любезно распахнутую перед ним дверь, посильнее запахнулся в пальто, прикрываясь от влажного ветра, и застыл в недоумении, разглядывая чудо архитектуры, которое весело подмигивало ему витражами на башенках. Он медленно прошелся по двору, обошел дом вкруговую, разглядывая лепнину и скульптуры, усмехнулся в усы, заметив веревки, протянутые от фонтана к стенам сараев, и, вспомнив наконец о цели визита, решительно зашел в подъезд.
Взбежал по ступенькам.
Вжал кнопку звонка.
И оторопел, на мгновение потеряв дар речи, когда дверь квартиры, где по добытым для него сведениям проживало нынче его чадо, отворилась и на пороге возникло французское чудо.
Чудо по-прежнему было скорее раздето, чем одето, взирало на несостоявшегося свекра огромными голубыми глазами и давало Аязу во всех подробностях разглядеть, что же именно пленило его сынка в ней несколько лет назад. В конце концов, чудо раскрыло рот и выдало:
– Бонжур, мсье Четинкая! Пардон... Антрэ, силь ву пле! – а потом подумало и сообщило на чистой турецкой мове: - Роже йок!
Надо отдать должное Аяз-бею, в себя он пришел значительно быстрее, чем его наследник.
Несомненно, сказывался как жизненный опыт в целом, так и опыт общения с противоположным полом в частности. Четинкая-старший безмолвно переступил порог, громко хлопнул дверью и бесцеремонно, не разуваясь, ввалился в квартиру. Не проронив ни слова, он огляделся. В комнате царил, мягко выражаясь, бардак средней тяжести. На столе хаотично располагались несколько неубранных тарелок, блюдо с остатками роллов, пара чашек с кофейной гущей на дне. На диване и креслах наблюдались разбросанные вещи. Дополняли натюрморт оплывшие свечи на всевозможных мебельных поверхностях.
Для сохранения собственной нервной системы, Аяз-бей не рискнул заглядывать ни в кухню, ни в спальню. Вместо этого он решительно вынул из внутреннего кармана пиджака телефон и уже через полторы минуты рявкал в трубку:
– Где бы ты сейчас ни был, чтобы через четверть часа ты был дома!
– Мне уже не пятнадцать лет, отец, чтобы ты указывал, где мне быть! – проорал в телефон Реджеп, в это самое время пытавшийся сладить с личным апокалипсисом. Однако и ему надо отдать должное, самого себя он оборвал, не начав произносить следующую фразу, вертевшуюся на языке и означавшую буквально: «Контролируй своих дочерей». В общем, что-то заставило его остановиться, потому что вдруг дошло: - Стоп. А ты где?