Тиберий: третий Цезарь, второй Август…

Князький Игорь Олегович

При всей исторической справедливости упреков Ренана Август их не заслужил. Он мог установить твердые правила престолонаследия только будучи официальным монархом. Но весь смысл учрежденной им политической системы исключал прямые монаршие полномочия и титулатуру. Полнота единовластия Августа складывалась из ряда традиционных республиканских магистратур: принцепс — председательствующий в сенате, проконсул и верховный наместник всех провинций, народный трибун — защитник интересов простого римского народа. Включение старинного звания «император» в его полный титул означало новое понимание его. Ранее императорами провозглашались удачливые полководцы за наиболее блистательные победы. Такой императорский титул был и у Тиберия. Но включение его в полный титул Августа превращало его в верховного главнокомандующего всеми римскими легионами. Добавим к этому исключительное право

принцепса со времени Августа чеканить золотую и серебряную монету, превращение его суда в верховную инстанцию для всех римских граждан и, наконец, звание «Отца отечества», превращавшее первое лицо государства в персону сакральную. Сакральный характер новой власти подчеркивало и само имя «Август», означавшее «умножающий», а также «возвеличенный богами». Вкупе все эти полномочия и превращали власть Августа в неограниченную. Римляне это прекрасно понимали, но легко с этим мирились, предпочитая «безопасное настоящее исполненному опасностей прошлому».^{195} Единовластие вывело Рим из многолетних гражданских войн, каковыми завершалась история республиканского правления. Октавиан, прекрасно памятуя о кинжалах, не пошел по гибельному пути Цезаря. Он предложил римлянам по-своему гениально задуманную и потому блистательно претворенную в жизнь монархию в республиканских одеждах. Собственно, он и провозгласил в 27 г. до Р.Х., что восстанавливает республику! Отсюда столь сложная система формирования высшей власти — совокупность ряда традиционных магистратур у одного человека. Потому и нельзя было изобретать никакого закона о престолонаследии. Формально-то престола не было. А дабы преемственность власти в лице Тиберия не выглядела делом чисто семейным, Август позаботился о его полномочиях. Будучи трибуном и проконсулом, Тиберий реально становился вторым лицом в государстве. Тем более что полномочия эти были утверждены за ним самым законным образом. Потому действия Августа по обеспечению преемственности власти в последние годы его жизни представляются продуманными и точными. Заслуги самого Тиберия делали его положение единственного воспреемника Августа безусловным. Даже очень не расположенный к Тиберию позднейший римский историк писал: «высшая власть в государстве была ему предоставлена не без основания».^{196}

Тем временем здоровье престарелого Августа все более и более ухудшалось. Усилились слухи о злодейском умышлении Ливии на его жизнь. Особо нападки на мать Тиберия усилила молва, что якобы «Август, открывшись лишь немногим избранным и имея при себе только Фабия Максима, отплыл на Планазию, чтобы повидаться с Агриппой, здесь с обеих сторон были пролиты обильные слезы и явлены свидетельства взаимной любви, и отсюда возникло ожидание, что юноша будет возвращен пенатам деда; Максим открыл эту тайну своей жене Марции, та — Ливии».^{197}

Слух этот, возможно, был порожден смертью Фабия Максима и причитаниями его жены на похоронах, осыпавшей себя упреками за некую вину в смерти мужа.

Недостоверность этого слуха очевидна. Ни один другой римский историк ничего не знает о поездке Августа к внуку на Планазию с целью примирения. Да и сам Тацит вынужден говорить всего лишь о слухе, подлинность которого никто так и не подтвердил. Да и могла ли случиться никем не замеченная поездка Августа на Планазию? Путь туда не дальний, но и не близкий. О такой отлучке было бы известно многим, а не одному лишь Фабию Максиму.

Что этот слух подогрело? Все та же неприязнь части римлян к Тиберию и желание видеть во главе государства молодого человека, прямого потомка Августа. Внезапная и труднообъяснимая смерть Максима могла быть воспринята как вынужденное самоубийство — вынужденное, разумеется, злыми происками Ливии. Марция была хорошо знакома с Ливией, могла ей довериться. Отсюда и трагедия несчастного Фабия, болтовней своей себя погубившего.

Таковы были слухи, а такой была историческая реальность: в 14 г. Август «вознамерился послать сына Тиберия в Иллирик, чтобы закрепить миром то, что завоевано оружием».^{198}

Доверив Тиберию важную миссию в им же недавно успокоенную провинцию, Август сам пожелал его проводить в дорогу и намеревался провожать его до города Беневента, как раз расположенного примерно на середине пути между Римом и Брундизием, портом на Адриатике, откуда морем лежал путь в Иллирик.

Для этой поездки, которой суждено было оказаться последней в его жизни, Август неожиданно пренебрёг многочисленными

судебными делами в Риме. Когда жалобщики пытались его удержать в столице, то он даже воскликнул, что в Риме он больше не останется. Позднее эти слова стали зловещим предзнаменованием, поскольку вернуться в Рим Августу пришлось уже на погребальных носилках.

Из Рима Август отправился в приморский городок Астуру, а оттуда решил продолжить путь на юг морем. Впервые, вопреки своему обыкновению, он отплыл ночью — как раз был попутный ветер. Но морская прогулка не пошла старику на пользу: «От этого его прослабило: так началась его последняя болезнь».^{199}

Как часто в таких случаях бывает, Август не осознал опасности случившегося и решил, что отдых и развлечения восстановят его здоровье. Проплыв вдоль берегов Кампании, он достиг острова Капреи (совр. Капри), где у него была одна из любимых вилл. Там он провел четыре дня в отдыхе и увеселениях, почувствовал себя несколько лучше и вернулся на италийский берег. Далее события развивались так:

«Вскоре он переехал в Неаполь, хотя желудок его еще не оправился от перемежающих приступов болезни. Тем не менее, он посетил гимнастические состязания, учрежденные в его честь, и проводил Тиберия до условленного места; но на обратном пути болезнь усилилась, в ночь он слег, а Тиберия вернул с дороги. С ним он долго говорил наедине, а после этого уже не занимался никакими важными делами.

В свой последний день он все время спрашивал, нет ли в городе беспорядков из-за него. Попросив зеркало, он велел причесать ему волосы и поправить отвисшую челюсть. Вошедших друзей он спросил, как им кажется, хорошо ли он сыграл комедию жизни? И произнес заключительные строки:

Коль хорошо сыграли мы, похлопайте И проводите добрым нас напутствием.

Затем он всех отпустил. В это время кто-то только что прибыл из Рима; он стал расспрашивать о дочери Друза, которая была больна, и тут внезапно испустил дух на руках у Ливии со словами: «Ливия, помни, как жили мы вместе! Живи и прощай!»

Смерть ему выпала легкая, какой он всегда желал».^{200}

Согласно Светонию, Тиберий успел вернуться и принять предсмертное напутствие Августа. О том же сообщает и Веллей Патеркул: «Август, заключив в объятия своего Тиберия, препоручил ему его и собственные дела и уже приготовился к концу, коли того требует рок; поначалу кое-как оправившись при взгляде и словах ободрения столь доброго человека, он вскоре, когда рок избавил его от всякой заботы, на семьдесят шестом году жизни, вернув небу небесную душу».^{201}

Иначе описывает эти дни Тацит: «Тиберий, едва успевший прибыть в Иллирию, срочно вызываться материнским письмом: не вполне выяснено, застал ли он Августа в городе Ноле еще живым или уже бездыханным. Ибо Ливия, выставив вокруг дома и на дорогах к нему сильную стражу, время от времени, пока принимались меры в соответствии с обстоятельствами, распространяла добрые вести о состоянии принцепса, как вдруг молва сообщила одновременно и о кончине Августа, и о том, что Нерон принял на себя управление государством».^{202} Близкие Тациту сведения сообщает и Дион Кассий.^{203} А вот Аврелий Виктор прямо указывает на Ливию как губительницу Августа. Вот что пишет он о смерти Августа: «Достигнув семидесяти семи лет, он умер от болезни в Ноле. Некоторые, однако, пишут, что погиб он от козней Ливии, боявшейся, что ей придется пострадать от сына падчерицы Агриппы, если он встанет у власти, потому что она из чувства ненависти, соответственного мачехам, добилась его ссылки на остров, а потом узнала, что он возвращен из ссылки».^{204}

Опять роковые козни Ливии! Зачем старушке было нужно избавляться от супруга, с коим прожила она более полувека и прожила, насколько это было возможно, в любви и согласии? Не будем здесь вспоминать порочные наклонности Августа, и как вела себя по отношению к ним Ливия, сама подбиравшая телесных утешительниц развратному мужу. Этим она, прежде всего, оберегла семью от возможных серьезных привязанностей Августа. Но вот то, как Август на смертном ложе вспомнил о ней в последний миг земной жизни, предельно красноречиво свидетельствует об истинной глубине их отношений.