Тигран Великий
Шрифт:
Меружан подошёл ко мне.
– Соломон! События этого дня, перевернули твою жизнь. Нет времени рассуждать, хорошо это или плохо. Сейчас одна задача – ты должен пойти с Мецном и сделать всё, чтобы он дошёл живым до Антиохии. Ты понял меня?
Я хотел, было, возразить против такого решения. Остаться и отомстить одноглазому – вот чего я желал в этот момент. Однако понял, что это невозможно. Мецна нельзя было отпускать без спутника. Я как человек не пригодный в бою, но побывавший однажды в пустыне, должен был сопровождать его.
– Я согласен, – ответил я, – но об одном прошу тебя. Чего бы это
– Я сделаю это, – ответил Меружан уверенно, – не сомневайся.
Мецн встал и окинул взором дружину. Хорошо вооружённым крепким воинам предстояла битва с трехкратно превосходящими силами врага.
Мецн стал по-быстрому прощаться. Наконец, он подошёл к Меружану и произнёс:
– Я жду тебя в Антиохии целым и невредимым.
В сказанном я расслышал не столько приказ, сколько просьбу.
– Ладно, идите. Богиня Селена сегодня на нашей стороне, и слабый свет полумесяца не выдаст вас, – сказал на прощание Меружан.
Взяв запасы воды и еды на один день (больше не могли, ибо Меружан так и не доставил провиант), мы исчезли в ночи. Шли скрытно, пригнувшись, осторожно ступая по земле и стараясь не задевать листву. Скоро мы благополучно отошли на безопасное расстояние и при слабом лунном свете тихо зашагали по пустыне, строго придерживаясь восточного направления.
Вдали послышался шум завязавшегося боя. Мецн молча шёл, изредка мрачно озираясь назад.
Ночной поход в пустыне не представляет особой сложности, под покровом темноты, можно преодолеть довольно большое расстояние. Именно так мы и поступили. Сделав за всю ночь лишь две остановки, к утру прошли большой путь, и, по моим расчётам, должны были в полдень добраться до оазиса. Но солнце поднималось всё выше, а пустыне, казалось, не было конца. Нам приходилось постоянно смачивать одежду, головные уборы и обувь, отчего наши скудные запасы воды быстро иссякали, а солнце продолжало нещадно палить. Когда начало темнеть и испепеляющий диск светила скрылся за песчаными дюнами, мы, изнеможённые, свалились на землю. За весь день Мецн не проронил ни одного слова и сейчас мрачно лежал на ещё горячем песке.
– Здесь нет никакого оазиса, – выдавил он, наконец, из себя.
– Оазис должен быть, – ответил я.
Спорить ни у кого из нас не было сил. Изнемождённые, мы разлеглись под пологим склоном дюны и заснули мертвецким сном.
Наутро всё повторилось. Однако запасы воды уже кончились, и бороться с жарой было нечем. Когда солнце вновь начало свою огненную атаку, силы начали покидать нас. Первым упал на раскалённый песок Мецн. Я опустился рядом с ним и заглянул ему в лицо. Оно выглядело удручающе: растрескавшиеся губы, обожженная кожа. Старик едва дышал, его тяжёлые веки так и не приподнялись, несмотря на мои настойчивые призывы. Здравый смысл подсказывал мне бросить попутчика и спасаться самому, пока были на это силы.
Сейчас, спустя много лет, я вновь и вновь пытаюсь понять, что удержало меня тогда рядом с немощным Мецном. Я был волен бросить его и вернуться обратно в Иерусалим, в дом лекаря Мафусаила, к прежней спокойной жизни. Но необъяснимое чувство овладело тогда мною. Лёжа рядом с умирающим стариком на раскалённом песке, я понял, что наши судьбы навечно связались
Не знаю, как долго мы пролежали в полной безнадёжности, но когда я уже из последних сил приподнял голову, то увидел вдали очертания медленно шагающего верблюда. Сперва я подумал, что схожу с ума, но затем, осознав, что это явь, с трудом поднялся на ноги. Кто бы это ни был, враг или друг, – в нём было наше единственное спасение.
Я встал во весь рост и попробовал закричать. Из пересохшего горла удалось выжать подобие слабого хрипа. Я попробовал ещё разок. Опять хрип. Было ясно, что если я не смогу привлечь внимание, то они просто пройдут мимо. Я собрал последние силы и постарался крикнуть. Мне это удалось с огромным трудом. Окрылённый успехом, я повторил попытку. Моя глотка, освободившись от песка, наконец, смогла выдавить призыв о помощи, и, к своей огромной радости, я заметил, что верблюды, изменив направление, пошли в нашу сторону.
Когда караван подошёл близко, я узнал своих сородичей по отцовской линии – арабов-итурейцев. Они с удивлением разглядывали нас. Без верблюдов по пустыне мог передвигаться разве что умалишённый. На радостях я произнёс приветствие по-арабски.
Спасти погибающего от жажды в пустыне – неписанный закон для всех путников, тем более, если он оказался твоим соплеменником.
Первое, что сделали арабы – обильно намочили нам головы. В течение многих веков это племя хорошо усвоило основные правила поведения в пустыне. Мецн открыл глаза и постепенно стал приходить в себя. Арабы начали нас осторожно поить водой, не давая проглатывать большие порции. Вскоре мы настолько окрепли, что смогли подняться на ноги.
– Кто вы такие? – спросил меня караванщик.
– Мы шли из Иерусалима в Тир. На нас напали римляне. Мы вынуждены были бежать в пустыню, – ответил я.
Араб сочувствующе покачал головой и опять спросил:
– Откуда знаешь наш язык?
– Мой отец – итуреец, – ответил я гордо, и на лицах арабов засияла улыбка.
Нас бережно усадили на верблюдов, и мы продолжили путешествие. Как выяснилось позже, мы с Мецном взяли неверное направление. Вероятнее всего это произошло ночью. В отсутствие такого ориентира как солнце, мы отклонились на север, что естественно удлинило наш путь, ибо оазис находился намного восточней. Эта ошибка едва не стоила нам жизни. Теперь же караван шёл в нужную сторону, и уже к вечеру мы увидели верхушки долгожданных пальм.
Любой человек, прибывший в оазис, вне зависимости от его народности, сословия или содержимого кошелька, является неприкосновенной личностью. Вне оазиса ты можешь быть кровожадным преступником, которого скоро поймают и казнят; мелким воришкой, которому палач готов отсечь правую руку; проституткой, отдающей своё тело за деньги, – но тут ты всего лишь гость, нашедший временный приют на островке природной благодати. В приветливой атмосфере оазиса ты чувствуешь себя частицей всеобщего мироздания.