Тихая война
Шрифт:
Я решил, что настала минута, когда я могу задать ему самый важный вопрос:
— Как ты думаешь, почему Фери пошел против меня?
Прежде чем ответить, он помолчал, нахмурив лоб, а потом сказал:
— Я бы хотел, чтобы ты стал моим союзником, поэтому буду откровенен. Фери делает то, чего от него хотят, вернее, требуют.
— А кто может им командовать?
Он посмотрел мне прямо в глаза, словно хотел в них что-то прочесть, потом пожал плечами:
— Таким наивным ты быть не можешь.
Действительно, вопрос мой был не из удачных. С таким человеком, как Пфейфер,
Мы расстались, договорившись, что он пришлет мне копии протоколов заседаний «Национального комитета», а я пообещал подумать над его предложением.
Когда я вернулся в гостиницу, мне передали, что меня разыскивал Ференц Надь и приглашал навестить его.
Прежде чем направиться к Надю, я зашел к Оливеру Беньямину, и мы вместе пошли к Беле Беде. С социал-демократами мне было совсем не трудно работать. Они были очень недоверчивы к руководителям буржуазных партий, меня же они считали своим испытанным союзником. Когда мы сообща обсудили положение, Беньямин предложил:
— Миклоша мы должны чем-то заменить как в моральном, так и в политическом смысле.
— Боюсь, что мы, к сожалению, уже ничего не сможем сделать, — заметил Беде.
— У меня есть предложение, — сказал я, точно зная, что именно мне нужно.
— Тогда выкладывай! — воскликнул Беньямин.
— До сих пор я действовал в Австрии. «Революционный совет» тоже родился в Вене, в моей собственной квартире. Австрия — это фронтовое государство. Было бы хорошо там иметь своего человека с соответствующими полномочиями.
— Типа посла?! — сверкнул глазами Беде.
Когда они согласились с моим планом, мы сообща разработали тактику нашего поведения. Беньямин сказал, что мой план хорош еще и потому, что рано или поздно такой человек все равно понадобится социал-демократам, а волею случая на этом посту может оказаться менее подходящий человек, чем я.
После всех этих предварительных обсуждений я направился к Ференцу Надю.
Он встретил меня с большим дружелюбием, чем прежде, и дипломатично попытался уйти от ответа на мои упреки, а я тем временем все наседал и наседал на него.
Неожиданно зазвонил телефон, и мы оба с облегчением вздохнули. Надь — потому, что хотел выиграть время, а я — потому, что знал, кто и с какой целью звонит ему.
Он легко, как молодой, подошел к аппарату и, чем дольше разговаривал, тем больше краснел. Мне было интересно слушать, как он старался отвечать, чтобы я случайно не понял, о чем идет речь.
— На чем мы остановились? — спросил он как ни в чем не бывало, вернувшись на свое место.
Я, как всегда в подобных случаях, сосредоточился.
«Что же теперь будет? — размышлял я. — Удался мой трюк или не удался?»
Мне было нелегко делать вид, что я ничего не знаю да и нисколько не интересуюсь тем, какое решение принял он относительно предложения Беде.
— Мы остановились на том, что все это была поспешная акция Раца, — ответил я на заданный вопрос. — Но в этом я сомневаюсь.
— Почему же? — удивился Надь.
— Да потому, что ни один из представителей ПМСХ ничего плохого тебе не сделает.
— Видишь ли, Миклош, тебя я люблю как родного сына. Что случилось, то случилось, изменить уже ничего нельзя. И все-таки я нашел выход. Назначим-ка мы тебя доверенным представителем «Венгерского революционного совета» в Австрии. Это гораздо больше, чем быть простым членом исполкома какой бы то ни было организации.
С меня словно тяжелую глыбу сняли. Для вида я немного поломался, но затем согласился, подивившись в душе тому, с какой готовностью и с каким бесстыдством он выдавал придуманный мною план за свой собственный, ничего, разумеется, не зная об этом.
Вечером того же дня исполком официально известил меня о том, что я назначаюсь его полномочным представителем в Австрии. Об этом было заявлено и председателю Европейского совета, где известие приняли к сведению.
Несколько лет спустя политический эмигрант Деже Шуйок, бывший после освобождения страны председателем венгерского национального банка, а затем основателем и вождем правой буржуазной «партии Шуйока», в брошюре «Несчастья венгерской эмиграции», вышедшей в Нью-Йорке в 1962 году, так писал об этом:
«А главное, что на самом ответственном участке — на австрийско-венгерской границе — новая организация была представлена коммунистическим деятелем».
В МАРТЕ ОПЯТЬ НАЧНЕМ — МОН
С точки зрения органов безопасности Венгрии, моя новая должность, признанная правительствами и различными организациями Западной Европы, с первых минут своего рождения была полезной.
Между тем конференция в Страсбурге подходила к концу. В номерах и салонах отеля, где мы жили, жизнь била ключом. Повсюду собирались кучки спорящих людей, сновали шустрые журналисты и репортеры. Как-то, когда мы разговаривали, сбившись в небольшую группу, ко мне подошел бывший адъюнкт университета Иштван Янкович, один из членов «Революционного совета». Он ни разу не выступил на заседаниях, и я почти совсем не знал его.
— У меня к тебе серьезный разговор, Миклош, — сказал он.
— Я весь в твоем распоряжении, — вежливо ответил я, даже не догадываясь, о чем он собирается говорить.
— Давай уйдем отсюда, здесь как следует не поговоришь.
Я был удивлен. Времени у меня почти не оставалось, и охотнее всего я отказался бы, но тут вспомнил золотое правило: всякое известие, любая информация, какими бы незначительными они ни казались, могут быть полезными.
— Неужели нельзя поговорить здесь? — воспротивился я.
— Речь пойдет о слишком важном деле, чтобы говорить о нем на виду у журналистов. Можешь поверить мне на слово.
«Это начинает казаться интересным», — подумал я и сказал:
— Ты меня заинтриговал, Пишта. Идем!
Мы вышли на тихую безлюдную улицу города. Мой спутник все время говорил о каких-то пустяках, не умолкая ни на минуту. Меня разбирало любопытство: с чего бы этот обычно молчаливый человек так разговорился. Он уже собирался свернуть в маленький тупик, когда я остановился и сказал: