Тихий Дон Кихот
Шрифт:
Аня же всегда была «маминой дочкой». И похожа была на нее очень. И всегда жалела папу, несправедливо попрекаемого громкоголосой мамой. И таким образом, как сама она стала понимать после сдачи зачета по психологии, с детства впитала в качестве модели отношения к мужчине именно жалость. Но, зная своего врага в лицо, Аня сознательно пыталась над собой работать. А результатом внутренней работы становилось состояние прямо противоположное — безжалостность. Так в любви, не успевая отдавать себе отчет в том, что она чувствует и как, она постоянно переходила из одной крайности в другую. И на мужчин это оказывало терапевтическое воздействие, о котором она пока и не догадывалась.
Очнулась она от своих мыслей, когда услышала вопросительное:
— Аня?
Она оборачивалась медленно, как будто выполняла какой-то сложный поворот из аквааэробики, когда вода оказывает движению чудовищное сопротивление.
— Анечка…
Она не ожидала, что так дрогнет сердце.
А глаза замечутся, пытаясь мгновенно определить родственные черты. И попытаться узнать. И ей даже показалось, что она нашла. Именно таким отец и должен был быть. Таким, чтобы можно было смотреть на него с восхищением — настоящим кумиром. Он был совсем не стар. Лет сорока пяти. И Аню сразу приятно удивили его темные глаза. В них был такой неподдельный интерес! И вместе с тем ей показалось, что он сразу же увидел ее насквозь. Роста он был высокого, но, пожалуй, чуть пониже Корнилова. Холеное загорелое лицо. Густые, почти совсем седые волосы немного длинноваты. Ворот белоснежной рубашки расстегнут, а рукава закатаны до локтя. Сразу видно было, что в нашу прохладную весну прибыл он из знойного лета.
Она растерялась и не знала, что сказать. Но он выручил. Улыбнулся так, как улыбаются только тем людям, которых знают и любят всю жизнь. Приобнял за плечо, сразу вдребезги разбив между ними стену условностей. И увлек за собой к выходу.
— А чемоданы? — Аня оглянулась нерешительно.
— У меня их нет, — сказал он заговорщическим шепотом. — Они остались в Испании. Я прилетел только на три дня. Сбежал.
Брежнева встречал мрачноватый и хмурый водитель, помрачневший еще больше, когда Сергей Владиславович предложил добросить его до метро «Московская» и там оставить. И пока Брежнев делал какие-то важные звонки, бегло говоря по-английски, Аня прислушивалась к его словам. И с трудом понимала. Видно, практика у Брежнева была более чем богатая.
У входа в метро водитель Толя затормозил и с обиженным лицом описавшегося младенца вылез из машины. Тут же, чтобы пересесть за руль, вышел и Брежнев. Они пожали друг другу руки, и Толя нескладной походкой забывшего навыки пешехода направился к ларьку за пивком.
Аня пересела вперед. Сергей Владиславович улыбнулся ей. Но ничего не сказал. Он откинулся на сиденье и с видимым удовольствием повел машину, уверенно влившись в оживленный поток на Московском. Потом неожиданно развернулся и поехал по проспекту в обратную сторону, все так же мечтательно улыбаясь.
— А куда мы едем? Вы что-то забыли в Пулково? — спросила Аня.
Он не ответил на ее вопрос, явно наслаждаясь скоростью, с которой мчался по шоссе в противоположную городу сторону.
— Я так соскучился по машине… Меня там все время возят. — И, взглянув на нее чуть прищурившись, спросил. — А ты умеешь?
— Водить? Нет, пока не умею. Да и потом мне водить нечего. Михаил у меня ездит. Так и хорошо, наверно, что у меня прав нет. А то бы подрались.
— А какую ты хочешь?
— Не знаю… — Аня немного смутилась, испугавшись, что Брежнев возьмет, да и подарит ей ту, которую она захочет. — Наверное, чтобы лицо было приветливое. А то у машин оно часто злобное, как у акул. Мне всегда «Волга» акулу напоминала. А «копейка» на Никулина похожа.
— А «Мерседес», по-моему, на сенбернара. Нет?
— Есть немного. А «Лада» с прямоугольными фарами на Олега Видова. Помните, который во «Всаднике без головы» играл?
Он засмеялся и кивнул.
Вскоре они свернули налево, в противоположную от аэропорта сторону. Промчались мимо таинственных куполов обсерватории. На небе появились чуть розоватые облака.
Какое-то время они ехали молча и не испытывали от этого никакой неловкости. Аня, повернувшись спиной к окошку, откровенно Сергея Владиславовича разглядывала. Он щурился под ее взглядом, как насытившийся кот, и продолжал излучать умиротворенное спокойствие и какую-то лукавую загадочность. Больше всего Ане он напоминал Ричарда Гира. «Бедная мама», — отчего-то подумалось ей.
Вопроса — куда они едут — перед ней больше не стояло. Едут куда надо. Рядом с этим совершенно незнакомым человеком ей было уютно. Хотелось доверять ему. Сразу. Без всяких увертюр. Хотя тут же она сама над собой и посмеялась. Ничего себе, без увертюр. А дом?! Да это не увертюра, это целая симфония в ее честь. И вот именно поэтому она смотрит на него с восхищением и считает его немножечко волшебником. И ей стало как-то не по себе. Значит, он просчитал ее реакцию. Знал, чем взять. И взял. Купил ее симпатию. И она сказала вдруг, без всякого предисловия, с таким выражением, как будто до этого они обсуждали эту тему час:
— Ведь вы же не хотели меня подкупить?
Он оторвал взгляд от дороги и посмотрел на нее с ироничной улыбкой.
— Я ждал этого вопроса. — Он выдержал паузу. — Нет. Конечно, нет. Не так грубо. Я хотел тебя заинтриговать. Хотел дать тебе повод сделать ответный ход. И заодно разведать, что тебе обо мне известно.
Они въехали в Пушкин. И стремительно приближались к Египетским воротам. Аня никогда не была здесь весной. Вместо тенистого парка из-за ограды выглядывало зеленое кружево народившейся клейкой листвы. А на газонах цвели первоцветы.
— Знаешь, Анечка, так устал от испанского лета. Захотелось в нашу северную весну. В парк. Пойдем. Побродим. Там и поговорим обо всем. У них, у испанцев, знаешь ли, что женщины, что природа — все знойное. Никаких полутонов. Это все равно, что музыку все время слушать на полную громкость. Оглохнуть можно.
Они оставили машину на обочине аккуратной улочки города Пушкина и направились к парку, но не к вышколенному Екатерининскому, а таинственному дикому Александровскому. Брежнев накинул на плечи черное пальто, которое привез в машине заботливый водитель Толя. Аня застегнула молнию на куртке до самого подбородка. Солнце спряталось за деревьями. А небо сплошь было ярко-розовым. И пустынный парк от этого казался декорацией к какому-то классическому балету.