Тихоходная барка "Надежда" (Рассказы)
Шрифт:
— Алё, это студия телевидения?
— Да. Вас слушают, - раздался веселый голос.
– Мне нужно Климова. Скажите ему, что Анюта, мол, зовет. Он знает.
— Климов? Сейчас я посмотрю.
Посмотрел.
— Климов? Но позвольте, у нас нет такого.
— Мне Климова надо.
— Послушайте, вы, Анюта, какого вам нужно Климова? Вы куда звоните? У нас нет Климова.
— Есть. Там у вас "ноль-два" идет. Он там. Ему дали полтора года. Если нельзя, так пусть хоть под конвоем
приведут. Мне ему надо сказать. Ой, дяденька!
– официантка вдруг заплакала.
– Ой, дяденька, ну я очень прошу, ну очень. Позови, сделай, а я в долгу не останусь. Честное слово.
Дяденька растерялся.
— Эй! Эй ты там! Не плачь. Да не плачь же ты. Не могу я его позвать.
— Не можешь, гад! Ничего вы не можете!
— Да не могу я. Правда! Эта передача, которая сейчас идет, она идет в записи. Понимаешь?
— Как это в записи?
— Она была записана, а сейчас идет.
— Куда записана?
— Куда. На пленку записана, вот куда. Ее записали, по-моему, где-то примерно неделю назад. Сейчас я посмотрю.
— Посмотри.
— Да. Неделю назад примерно. Шесть дней.
Слезы у Анюты высохли.
— Где же мне теперь его искать?
– спросила она.
— Не знаю, - человек понес чепуху.
– Не знаю, откуда мне знать. Я не в этой редакции. Я дежурю.
— Так где же?
— Не знаю. Вообще-то в милиции, наверное. Или в этой... как ее, в тюрьме.
И наступило молчание. И продолжалось молчание.
— А вы ему кто будете?
– осторожно спросил голос.
— Никто, - ответила Аня и повесила трубку.
И снился сон. Будто бы - черный диск, и на том диске многие.
— Бойся! Бойся!
– говорит лейтенант.
– Бичи – это огромная разрушительная сила. Если сто человек сибирских бичей запустить, например, в Голландию, то они ее всю покорят и обратят в православную веру.
— А зачем нам, чтобы они были православные, - удивляется Корольков в галунах.
– Совершенно верно, - говорят музыканты.
Цветок растет в скале.
— Вот я об чем и предупреждаю, - нелогично отвечает лейтенант.
– Моральный уровень поведения женщин. Аккуратность в этих вопросах.
— Ура!
– кричит кто-то.
— Но мы же из другой редакции, - возражают ему.
— Бойся!
– итожит лейтенант.
– И несколько поколений голландских детей будут ботать по фене, - неожиданно вступает в разговор Юра. Юра, Юрочка, лапушка ты моя, гражданин Климов.
Страдания фотографа Ученого
Ученый Григорий Гаврилович с давних лет воевал в рядах бойцов идеологического фронта, а попросту говоря, работал фотокорреспондентом в нашей газете "К-ский комсомолец" и был в свое время очень даже известный человек не только в городе К., стоящем на великой сибирской реке Е., впадающей в Ледовитый океан, но и за пределами его окрестностей, так что все кругом, даже дети, звали его по имени-отчеству и лишь иногда, по делу - товарищ Ученый.
А странная фамилия досталась Григорию Гавриловичу при дележе наследства старого мира.
Или, вернее, от дедушки по имени Иван, отчеству Иванович, а по фамилии Сученый, которую он получил от барина своего, средней руки господина, за то, что служил на псарне и сам непосредственно занимался вопросами случки сук, за которых непосредственно и отвечал. Барин же, когда холопу гадкую фамилию придумал, немного развеселился от грусти тогдашней жизни и вызвал Ивана Иваныча, Ивашку, в белокаменные палаты, чтобы новые биографические данные ему сообщить.
И даже хотел компенсировать моральный ущерб рублем на водку, но Иван Иваныч от суммы отказался, потому что его жег классовый гнев. Тогда барин послал слугу на конюшню, где стихийного борца крепко вспороли, после чего тот упился в трактире купца Мясоедова немедленно, но уже на свои трудовые деньги.
А чуть-чуть погодя, после того как царь Александр Второй, тот самый, что однажды продал американцам Аляску, якобы освободил в 1861 году крестьян, жизнь Ивана Ивановича стала немножко лучше, но фамилию ему менять все равно никто не стал, потому что не то это было время, чтоб менять фамилии всем простым людям.
И тогда родился у него сын по имени Гаврила. Родился он на не сжатой еще к тому времени полосе, в полуденный зной, во время горячей жатвы. Мать просто бросила серп и отошла на самое короткое время в сторонку, а вернулась уже не одна, а с ребенком, которого крестили потом в светленькой деревенской церкви (события-то все, надо сказать, сначала происходили на европейской части территории России, ибо переезд семьи Сученых в Сибирь произошел в незафиксированный момент одного из социальных катаклизмов, время от времени сотрясающих Державу).
На крестины явился из любопытства даже барин, который к тому времени очень иссох и посинел от постоянной грусти и пьянства. Он опирался на клюшку, скалился и подарил новорожденному "на зубок" рубль, впоследствии оказавшийся фальшивым. Очевидно, и тот рубль, который ранее предлагал эксплуататор верному псарю, тоже был из неучтенного металла, так что Иван Иванычу нужно было очень радоваться по такому случаю, но он вскоре умер, заснув зимой не там, где надо.
А сынок его Гаврюша незаметно укрепился на земле и достиг такого благополучия, что даже ходил одно время в хороших смазных сапогах и "антиресном таком" спинжачке, и картузик у него завелся, ясно, с лаковым козырьком, и двумя черненькими пуговками. Говорили, что он обделывал одно время какие-то темные делишки, но не по своей вине, а по причине, что барин на крестинах сглазил. Но это факты непроверенные, и стала их уже проверять полиция, когда грянула империалистическая бойня 1914 года, отчего Гаврила Иваныч Сученый угодил в царские окопы, где и встретил Великую Октябрьскую социалистическую революцию 1917 года совсем немолодым человеком.