Тимур. Тамерлан
Шрифт:
Именно такие мысли роились в его голове, а перед глазами проплывали картины кровавой, всесжигающей мести. Хуссейн шёл сдаваться, понимал, что должен будет пасть ниц и Тимур поставит ему свой сапог на хребет, но думал при этом о мести. Мести, мести и мести. Он жалел, что у Тимура только одна жизнь и что лишить её человека можно только один раз.
Если бы он рассказал о своих мыслях спутникам, они бы решили, что их господин обезумел.
Появились первые признаки вечера, поползли длинные тени, порывы пыльного ветра пронеслись через перекрёстки, неся с собой запах гари. Хуссейн
Наружу выбрались не через ворота — хотя они были недалеко, там могли оказаться посты самаркандцев, — а через пролом в стене. Пришлось перепрыгивать с камня на камень, иногда нога соскальзывала и опиралась на остывшее тело.
Картина побоища придала ярости Хуссейна новые силы. Он пошёл ещё скорее, направляясь к одиноко стоявшей в сотне шагов от городской черты мечети.
Лицо его начало подёргиваться от сдерживаемой энергии, Хуссейну всё труднее и труднее было молчать. Когда руководимая им группа нахмуренных людей оказалась буквально в нескольких шагах от минарета мечети, Хуссейна прорвало.
— Что он сказал? — обратился он с вопросом к Ибрагим-беку, вопроса этого ничуть не ожидавшему.
— Что ты говоришь, хазрет?
— Что он сказал, что дарует мне жизнь, да? — С губ эмира сорвался нервный, раздражённый смех. — Он сказал, что дарует мне жизнь! Он, он дарует! О Аллах, ты видишь, он дарует!
Хуссейн остановился, и все остановились. Ибрагим-бек наконец понял, о чём идёт речь, и осторожно позволил себе возразить:
— Он не так сказал, хазрет.
Несмотря на всю свою тучность, эмир мгновенно повернулся к говорившему:
— Не так?
— Он сказал: «Я не убью его».
Установилось молчание. По липу Хуссейна потекли струйки пота. Сначала по вискам, потом ещё, ещё, вскоре всё лицо его оказалось мокрым. Масуд-бек, как всегда, всё понял раньше всех и стал незаметно отступать в задние ряды окруживших эмира телохранителей. Он не знал, зачем это делает, но особого рода чутьё подсказывало ему, что надо поступать именно так.
Сдавленным, резко изменившимся голосом Хуссейн почти прокричал:
— «Он» не убьёт... Но там же есть ещё Кейхосроу!
После этих слов и Ибрагим-бек, и все прочие поняли, в чём тут дело, и молчание стало ещё ужаснее. Его непроницаемость оттенялась диким визгом, с которым вдоль городских стен Балха неслись развесёлые конники Тимура.
Эмир кивнул в сторону Тимурова становища:
— Мне нельзя туда.
Сказав это, он повернулся к пролому, через который только что покинул свой родной город. Всадники, числом до сотни, гарцевали, ходили кругами, бросали вверх свои шапки и пытались попасть в них из лука. Воздух звенел от дикого восторженного визга. Цитадель тоже стала недоступна.
— Спрячемся, — глухо пробормотал Хуссейн и бросился к минарету. Остальные с охотой последовали за ним, торчать на ровном месте в опасной близости от места дикарских развлечений пьяных самаркандских головорезов никому не было приятно.
— Переждём, — ещё более глухо и подавленно сказал Хуссейн, быстро входя под каменные своды, — здесь мы под защитой Аллаха.
Но не все последовали за своим господином. Дождавшись, когда последний телохранитель скроется в каменном: убежище, Масуд-бек бросился к кизиловым: кустам, находившимся неподалёку. И канул в них, как будто никогда и не было племянника у балхского эмира. Куда он спешил — говорить излишне.
Сидя на коне, властитель Самарканда с пологого холма любовался закатом. За его спиной застыли в полной неподвижности Мансур, Курбан Дарваза, сеид Береке. Они стояли не только позади своего господина, но и несколько ниже его.
Зрелище заката было впечатляющим, эмир любовался им в полной тишине. Только где-то далеко сзади, если прислушаться, можно было различить звуки веселья в становище.
Торжественная тишина царила в мире, охваченном трагическими красками гибнущего заката.
Тимур сидел в такой позе, что всем, кто наблюдал за ним, казалось, что ему подвластна и эта тишина, и все небесные цвета.
Холодный привкус вечности ощущался в почти неуловимом колебании воздуха. Ещё мгновение — и величественная картина, открывшаяся взору победителя, замрёт навсегда.
Но пока что этому ещё не суждено было осуществиться. Ещё не пришло время.
Равнина, лежавшая у подножия заката, безжизненная на вид, беспорядочно поросшая редкими кустами степной колючки, вдруг ожила. Слева направо её пересекал всадник, вслед за ним тащился длинный хвост пыли. Всадник был далеко, но было видно, что он счастлив — вознёс руки к небу и что-то благодарственное кричит небесам.
Сеид Береке, пользуясь своим особым положением в свите эмира, тронул повод своего коня и неторопливо приблизился к нему. И встал рядом. Вернее, не совсем всё же рядом, на полшага сзади.
— Это Кейхосроу, хазрет.
— Я вижу.
— Но что он тащит на аркане? Кого он тащит?!
— Мою тень.
Александр Сегень
ТАМЕРЛАН
Глава 1
Царь и писарь
— Искренне, искренне ответь мне: правда ли, что ты меня не боишься?
Услышав эти слова, он почувствовал в горле сильный спазм, и ему захотелось бежать куда глаза глядят на своих коротеньких, но крепких детских ножках, и он было рванулся, но правая нога словно окаменела, не двигалась, а поползла по земле… Он застонал, заревел, захлебнулся и — вскочил, разгребая левой рукой паутину сна.