Тиран
Шрифт:
– Может в полицию позвонить, – шепнула дочь отцу, видя его страх.
Голос сзади привел их в ужас:
– Бессмысленно.
Это сказал Рома, войдя в комнату в ботинках, как хозяин мира, сложив руки на груди.
– Вам помочь? – спросил он Андрея с какой-то иронией.
– Спасибо, я уже готов.
Пришлось ехать в трико и в олимпийке на голое тело. Он застегнул ее, надеясь, что расстегивать не станут – так пристрелят и выкинут в овраг.
3 Глаза Зверя.
Глаза Никиты радовались зрелищем.
Член Никиты. Это был не тот маленький член, каким видели его Андрей и Алина. Это был ствол семнадцати сантиметров и очень крупный в ширину. Особенно царской была его головка. Хоть корону на нее надевай. Синеватая, крупная, с широкими крыльями, она с трудом влезала в глотку Арины, старавшейся угодить своему кровавому хозяину. Головка продолжалась стволом, венозным и покрытым бугорками. Много оргазмов получили девушки на этом члене. И его обладатель умел им пользоваться мастерски, чему его обучил мастер секса из Тибета. Другой мастер из Тайланда обучил его бойцовскому искусству, поэтому, даже в одиночестве и без охраны, Никита не ощущал никакого страха.
Его глаза радовались зрелищу, а слух наслаждался криками. В десяти шагах от него и Арины бомжи насиловали на глазах отца дочь двадцати лет.
– Что ты за человек? Кто ты и за что так с нами? – кричал прикованный к стене старик. Он не узнавал того, кто перед ним. Годы сделали Никиту еще красивее, солиднее, надменнее. Он расцвел, как мужчина. Сорок два года никак ни сказались на этом человеке. Он был полон сил, как подросток, но всегда был мрачен, как Аид.
Никита не отвечал. Он легко улыбался и временами, дышал более учащенно, когда Арина особенно быстро принималась работать ртом. Его член то и дело выпрыскивал солоноватую смазку и Арина уже ощущала от нее приятное першение.
Бомжей накачали препаратами, так что потенция у всех пятерых безобразных и гангренозных проходимцев была на зависть всем. Смеялась и руководила ими женщина-бомжиха по кличке Губа. Это прозвище она заслужила опухшей от пьянства нижней губе. Сев и раздвинув покрытые простудными язвами ляжки, эта опухшая бомжиха погрузила в свое влагалище, напоминающее пещеру, полную мусора, ложку. Ее она вынула полной зловонной густой субстанции.
– Ну-ка раздвиньте сучке челюсти. Пусть она слопает мою сметанку! – бомжиха подошла к лежащей на полу девушке и та, глядя на полную гноя ложку, начала кричать во весь голос.
Никита закатил глаза. Он наслаждался этим криком. Музыка, с которой не смеет соперничать ни один гений. Эту музыку рождает душа. Душа, полная ужаса.
– Что вы творите! Оставьте мою девочку! – крик отца.
Ей разжали рот и затолкали ложку. Заставив ее проглотить это, Губа села на ее лицо промежностью с криком:
– Вылизывай мне сучка! Смотри, проработай там хорошо, а не то я тебе вырву гланды!
Отец снова уставился на сидящего мучителя и закричал:
– Кто ты? За что ты так с нами?
Никита не ответил. Он опустил свою сильную руку на голову модели, старательно сосущей его член и при свете лампы блеснул перстень на его среднем пальце. Вот оно, начало оргазма! Соски его затвердели, яйца поднялись и встали по бокам от основания члена словно пушки, приготовленные к бою.
– Ох… – тяжелый стон. Никита закатил глаза. – Убивайте эту суку! – сказал он.
Один из бомжей выхватил кинжал и нанес ей удар в живот.
– НЕЕЕТ! – крик отца.
Кинжал съехал в сторону. Был виден кишечник. Девочка закричала от боли. Удары кинжалом испещрили ее всю. Кровь хлестала в стороны. Никита выпускал струи спермы.
Он поднялся и, не скрывая все еще эрегированного члена, подошел к трясущемуся от ужаса и страданий отцу. Старик был весь в слезах. Он в этом дворце уже три дня. Три дня бомжи насилуют его дочь почти без перерыва, сменяя друг друга. Они сменялись и их поток не прекращался. Там, на заднем дворе для них ящики водки за эту работу. Их согнали сюда с мусорной свалки, велели поработать. Они поработали.
Труп девушки весь в крови с потоками спермы из влагалища, лежал на полу. Отец видел, сколько в нее кончали и понимал, что там вся венерия, какую только можно себе вообразить. Некоторые из бомжей ничем не напоминали людей. Но его дочь сосала их члены, лизала им яйца и глотала то, что они спускали.
Ох уж эти бомжи!
– Ты не помнишь меня? – Никита подошел вплотную. Его пенис успокоился, и он смог на глазах убитого горем отца скрыть его в трусы и брюки, застегнув ширинку.
– Я Никита Романов.
– Он мертв!
– Он перед тобой.
Отец сквозь слезы, делавшие его зрение мутным, пригляделся. Точно. Грубый овал лица, густые брови, черные волосы – это он.
– Никита?
– Я ждал этого момента годы, Балу. Ты стар, ты поздно женился и твоя дочь была светом в окне. Я выбил в этом окне стекла и проник в него. Я затушил свет.
– Ты мстишь… Никита, это же было так давно…
– Нет давности у ненависти. Иногда ей не подвластны ни время, ни расстояния. Я никогда не стал бы жить в этой дыре под названием Россия, если бы не ненависть. Я единственный из богатейших людей страны живу в провинции. Надо мной смеются. Называют провинциалом. Но они не знают, что я привязан к этой земле ненавистью.
– Дочку-то за что? Она-то тут причем…
– Моя мать… – Никита подошел к трупу дочери и слегка пнул труп по лицу ботинком. Голова трупа повернулась в другую сторону.
– Моя мать, – повторил он. – Когда я был вынужден покинуть школу из-за побоев и издевательств, то она узнала о моих проблемах. Что она сделала? Она обвинила во всем меня. Мой отец тоже постоянно меня бил. Он как раз начал пить и я редко его видел трезвым. Сперва моей тюрьмой стала квартира. Потом тюрьма стала меньше. Я стал прятаться не только от толпы взрослых и малолеток, но и от родного отца. Когда он приходил, я сидел очень тихо, боясь напомнить ему о своем существовании…
– Никита, мне жаль…