Титан
Шрифт:
Он стал стягивать с рук перчатки. Ник подивился этим характерным движениям, которые палача Шмидта делали похожим на зубного врача. Шмидт положил перчатки на шкафчик рядом с виктролой, затем вернулся к Нику и вытащил кляп у него изо рта.
Ник, который еще не до конца оправился от шока после встречи с Дианой, все не понимал, что, несмотря на ее участие в его аресте, она олицетворяет собой самый надежный шанс на спасение. Впрочем, он и сам решил защищаться по мере возможности.
— Господин капитан, — сказал он как можно более спокойно. — Я являюсь американским бизнесменом с действительным паспортом. Я настаиваю на встрече с нашим послом.
Шмидт удивленно покосился на
— Друг мой, вы не в том положении, чтобы на чем-либо настаивать. Вы заключенный.
— Но я ничего не совершал! — крикнул Ник, давая волю долго сдерживаемому гневу.
Шмидт ударил Ника кулаком в солнечное сплетение, да так сильно, что того чуть не вырвало.
— Не смей орать! — взвизгнул Шмидт. — Я научу тебя вежливости! Будешь подавать голос, когда тебе прикажут, понял? Ты понял меня, жидовское дерьмо?! — С этими словами он так сильно сжал мошонку Ника, что тот взвыл от боли. После этого Шмидт отпустил Ника и заговорил уже нормально: — Нам с самого начала было известно, что граф фон Винтерфельдт является подонком и изменником, но до поры мы держали его на длинном поводке, чтобы он вывел нас на остальных. Нам известно, что он навещал вас в вашем доме в Америке. Нам известно, что вы прибыли в Берлин для того, чтобы устроить продажу ему партии вашего товара. Вопрос в том, мой друг, согласитесь ли вы с нами сотрудничать? Если вы расскажете все, что вам известно о заговоре, то отделаетесь сравнительно легким испугом — двадцать лет тюрьмы. В противном случае — казнь. Вы меня понимаете?
Ник бросил на него ошалелый взгляд:
— Да.
— Сотрудничество?
— Вам уже известно все, что я знаю.
— Это не ответ! — крикнул Шмидт.
— Но это так! Я затем и приехал в Берлин, чтобы узнать подробности!
— Кто из генералитета вовлечен в заговор?
— Я не знаю. Винтерфельдт не сказал мне, когда я просил его.
Шмидт окатил Ника ледяным взглядом.
— Отлично, — сказал он спокойно, — ты выбрал тернистый путь. — Он подошел к шкафчику. — Тебе нравится Кол Портер?
Вопрос настолько не вязался с обстановкой, что Нику стало казаться, что либо он, либо немец, либо они оба сошли с ума.
— Ну?
— Что?
— Я спросил, нравится ли тебе Кол Портер? «День и ночь» — одна из моих любимых песенок. У нас еще будет возможность познакомиться друг с другом поближе, времени будет хоть отбавляй, друг мой. Лично я обожаю американскую музыку. Я даже люблю Гершвина и Ирвина Берлина, хотя они и жидовские подонки. Давай-ка посмотрим, что тут у нас имеется. — Он стал перебирать пластинки. — Ага! Ноэл Ковард! Прелестно изнеженный декадент, впрочем, как и все англичане. Я занимался английской литературой с 1928 по 1931 годы в Оксфорде, и частенько мы ездили в Лондон, чтобы поглазеть на шоу Коварда. Ага! «Бешеные псы и англичане». Прекрасно!
Он завел граммофон, и зазвучал мелодичный голос Коварда под аккомпанемент рояля:
Есть в тропиках такое время дня,
Когда одежды хочется сорвать,
Когда тебя — хоть выжимай…
Издевательски ухмыляясь, Шмидт вернулся к столу.
— Музычка как раз для испытаний, а? — весело проговорил он и повернул в основании стола какой-то рычаг. Стол повернулся так, что привязанный Ник принял вертикальное положение. Шмидт открыл черный чемоданчик. Ник совсем упал духом, когда увидел, как из чемоданчика появляется целая коллекция кнутов и плетей. Шмидт выбрал один короткий кнут, подошел с ним к раковине и, отвернув кран, подставил под струю воды.
На полуденное солнце
А китайцы — те не смеют,
И только бешеные псы и англичане…
Шмидт вернулся к Нику.
— Мокрая кожа бьет больней, — сказал он, усмехаясь.
Раздался короткий свист, и лицо Ника ожгло, как огнем. Затем плечи, грудь, живот, пах — после этого удара боль ослепила Ника, — бедра, ноги. Шмидт обезумел и был похож на взбесившегося зверя. Ник кричал от боли, которая была запредельной.
От двенадцати до часу
— Спит индус и аргентинец,
Но своих глаз не смыкают
Англичане…
— Кто еще в заговоре? — орал Шмидт. — Мне нужны имена!
— Я не знаю! — стонал Ник. — Поверьте, я не знаю!
И снова кнут рассекал воздух с ноющим звуком. Затем удар — и новая волна боли, захлестывающая мозг. Шмидт стал метить в горло, потом опять бил в грудь, уже по ранам.
В мангровом болоте,
Где живет питон,
С полудня до двух —
Мертвый сон.
От безделья карибу
Валится с копыт…
Затем по животу, снова в пах, снова по бедрам, по ногам. Кровь текла из десятка ран. Ник, почти потеряв сознание, провис в ремнях. Тело его было покрыто потом и кровью.
— Жид!!! — орал Шмидт. — Мне нужна правда!
Полдень…
Палят из пушки в той стране,
Гонконг бьет в гонг
И только бешеные псы и англичане
Гуляют по жаре.
— Я не знаю, не знаю, — задыхаясь, кричал Ник.
— Очень хорошо, друг мой, попробуем еще разок, а? Сначала по бедрам, затем мы развернем тебя и — по почкам. Три года потом кровью ссать будешь!
Он стал полосовать Ника. Один раз, второй, третий, четвертый… На десятый удар хлынула кровь. Боль извергалась вулканом в мозгу.
Впервые в жизни Ник молил Бога о смерти. Перед его мысленным взором пронеслись образы Эдвины, детей… Затем Ник потерял сознание.
Последнее, что он запомнил, были веселая музыка и крики Шмидта:
— Жид!
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Роскошный черный «роллс-ройс» въехал в правые решетчатые ворота Букингемского дворца, обогнул его и повернул во внутренний двор. Слуга открыл дверцу, и из машины показалась Эдвина в черном костюме и черной шляпке. Она выглядела бледной. Рядом шел лорд Саксмундхэм. На нем были черный костюм и котелок, и он нес в руке туго свернутый черный зонт. Конюший провел их во дворец, они поднялись по высокой, покрытой красным ковром лестнице. Со стен, с огромных портретов, в вечность взирали целые поколения английских монархов в горностаевых королевских мантиях. Каждый камень дворца дышал историей. Эдвина, которой уже приходилось бывать здесь, когда ее представляли Ко двору, на минуту забыла о своей тревоге и испытала гордость за то, что она англичанка.