Титаник. Псалом в конце пути
Шрифт:
Польщенный последним замечанием Джима, Давид вскочил с койки и в два прыжка очутился перед умывальником.
— И тогда ты сможешь увидеть кусочек Ирландии, — сказал Джим уже у двери, пока Давид намыливал щеки.
Ирландия. «Титаник» бросил якорь в двух морских милях от берега, скрытого мягкой тенью. Джим и Давид поднялись на прогулочную палубу первого класса, оттуда было лучше видно. Джим показал Давиду треугольные очертания Куинстаунского собора, одной из жемчужин Ирландии. Джим, по его словам, был англичанин по рождению, но женился на ирландке, да и в нем самом была ирландская кровь и со стороны отца,
К пароходу пыхтя подошли два посыльных судна; они битком набиты эмигрантами, объяснил Джим.
— Ирландия истекает кровью, — сказал он. — Она теряет лучших представителей своей молодежи, а Лондону это только на руку.
Джим заговорил о бедности, о нехватке хлеба, о Чарльзе Парнелле и капитане Бойкотте, о движении за независимость Ирландии и предложениях Асквита о самоуправлении. Давид с интересом слушал его, но понимал немного, Джим, должно быть, почувствовал это, потому что вдруг переменил тему разговора и показал на множество лодок, сопровождавших посыльные суда.
— Видишь, к нам пожаловали торговцы, — сказал он. — У них можно купить все, что душа пожелает, — часы, одежду, обувь, шали и почтовые открытки. Их пускают в первый и во второй класс, там всегда найдется какой-нибудь богач, который забыл купить европейский подарок для своей чикагской племянницы. А там, — он кивнул на черный катер, — нам везут завтрак на завтра. Мелких омаров. Они необыкновенно вкусные. Особенно в нежном горчичном соусе. Даже если бы здесь не садились эмигранты, владельцы все равно разрешали бы своим судам заходить в Куинстаун только ради этих омаров.
Они спустились на нижнюю палубу.
— Я никогда не ел омаров, — признался Давид. — Они вкусные?
— Омары, как девушки, их трудно раздеть, — объяснил Джим.
Давид покраснел.
Они стояли на нижней палубе и смотрели, как на пароход грузят ящики с омарами. На одном из посыльных судов кто-то играл на флейте грустную мелодию.
— «Жалоба Эрин», — вздохнул Джим. — Еще один бедный Патрик отправляется в Нью-Йорк, чтобы надорвать себе пуп в тамошних доках. Играй, играй, приятель. Через неделю ты будешь там, куда так мечтал попасть, и уже всю оставшуюся жизнь сможешь тосковать по родине.
Давид внимательно смотрел на эмигрантов, поднимавшихся на борт, но молчал.
— Между прочим, парень, если задерешь голову, увидишь своего капитана. — Джим показал наверх.
Давид повернулся и поднял глаза. Там на крыле мостика с правого борта стоял невысокий крепкий седобородый человек с золотыми нашивками. Неподвижный, с непроницаемым лицом и скрещенными на груди руками, он скользил взглядом по нижней палубе.
— Капитан Смит, — сказал Джим. — Сфинкс.
Пока Давид в шумной кают-компании поглощал яичницу с беконом и свежим белым хлебом, испеченным в судовой пекарне, Джим просвещал его.
— Так вот, — начал он, — все капитаны люди со странностями. В прежние времена про некоторых капитанов говорили, будто они водят дружбу с темными силами.
— Правда? — Давид невозмутимо пил кофе.
— Часто рассказывают, как особое предчувствие помогло капитану спасти свой корабль и команду. Туман при штиле бывает особенно опасен. В тумане звук изменяется так, что невозможно понять, с какой стороны он доносится. А кругом ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. И тем не менее капитан вдруг уверенно заявляет, что, идя этим курсом, его судно либо
— И ты думаешь, капитана об этом предупреждал дьявол? — шутя спросил Давид. Джим был уязвлен.
— Нет, — сказал он. — В это я не верю. Но я верю, что капитаны часто сливаются со своим судном в единое целое. Они словно бы становятся огромными, как само судно, соответственно обостряются и все их чувства, головой они достают до топа грот-мачты, а ногами — до тех глубин, какие достает якорь. Очевидно, без этого невозможно стать хорошим капитаном. Ведь в старые времена морское путешествие, например через Атлантику, мало походило на увеселительную прогулку, какой оно стало в наши дни, не забывай об этом.
— Правда? — Давид сделал себе еще один бутерброд.
— Да-да, тогда все было иначе, — мрачно заметил Джим. — Не то что обед у мамочки или: «Официант, подайте мне три лепешки с джемом!» Еще лет десять-двадцать назад существовала реальная угроза, что судно так и не дойдет до цели. Даже если все шло благополучно, случалось, что суда неделями дрейфовали во время штиля или из-за шторма отклонялись далеко от своего курса. Тогда заплесневелые галеты приходилось запивать протухшей водой — больше ничего не было. Ясно, что в таких случаях все зависит от капитана. И от его команды, если на то пошло. Все капитаны, которые теперь водят большие пароходы, начинали плавать на парусных шхунах.
— А ты сам был моряком?
— Я и есть моряк, — гордо ответил Джим, — хотя импресарио и изменил наш контракт. Но я понимаю, что ты имеешь в виду; так вот, в юности я несколько лет плавал юнгой на барке «Пифия» из Портсмута. Там у нас был настоящий капитан, старый капитан Кеннеди. Он больше тридцати лет водил суда этой компании, последние десять лет плавал на «Пифии». Он обожал свое судно, он сам и был этим самым судном. Капитан Кеннеди был невысокого роста — между прочим, как ни странно, но капитаны редко бывают высокие. Однако он казался высоким. Когда он стоял у руля, он был похож на Моисея, разделяющего море. Настоящий библейский патриарх. Он любил говорить о своей шхуне: «Стоит мне захотеть, и она тут же ложится на нужный курс». Его невозможно было представить себе нигде, кроме мостика.
Но вот подошло его последнее плавание — капитан получил уведомление от компании, что его отправляют в отставку. Ему назначалась пенсия, и он должен был навсегда остаться на берегу, как только его судно вернется в Портсмут. Тогда-то это и случилось.
— Что именно? — спросил Давид с набитым ртом.
— Серым туманным утром судно вошло в гавань. Все плавание капитан Кеннеди был молчалив, и офицеры с матросами понимали, конечно, что творится у него в душе. К тому же все знали, что семьи на берегу у него нет. Однако насколько глубоко капитан переживал свое горе, не понимал никто. Горе такого рода не ломает человека, он не опускает руки, не плачет. Напротив, горе заставило капитана Кеннеди еще строже относиться к своим обязанностям и точнее выполнять их. Что и говорить, «Пифия» была так отдраена и начищена, что сверкала, как звезда в тумане, когда вошла в порт. Лишь один раз первый штурман как будто понял, что творится с капитаном, — как-то вечером, поднявшись на мостик, он нашел там старого Кеннеди. Капитан стоял с секстантом в руках. Увидев штурмана, он криво усмехнулся и быстро покинул мостик. Он измерял не высоту солнца, а высоту луны. Точно готовился прокладывать курс в иных морях.