Титаник. Псалом в конце пути

Хансен Эрик Фоснес

Джим помолчал, потом заговорил снова:

— Вечером накануне прихода в Портсмут капитан Кеннеди просмотрел все свои морские карты и привел в порядок свои записи. Подписал все документы и вахтенный журнал. После него все осталось в идеальном порядке. Он вычистил свой сундучок и выбросил мусор, а свою робу отдал боцману. На другое утро, когда судно подошло к Портсмуту, он не поднялся на палубу. Его нашли на койке.

— Он умер?

— Да. И это было непостижимо. У капитана было железное здоровье. Судовому врачу оставалось только указать в свидетельстве о смерти, что капитан умер от разрыва сердца.

Давид перестал есть. Джим быстро взглянул на него, убедился, что слушатель внимательно следит за рассказом, и продолжал:

— Капитан Уэллем, водивший один из больших пароходов компании «Норддойче Ллойд», тоже получил уведомление о том, что его предстоящий

рейс будет последним. В день, когда судно должно было покинуть Гамбург, он упал на мостике, его отвезли в больницу, где он и умер через несколько часов. Диагноз был тот же. В своем завещании капитан просил, чтобы его прах развеяли по ветру с кормы его судна, что, конечно, было исполнено. Завещание он написал за несколько недель до смерти. После этой истории компания «Норддойче Ллойд» перестала предупреждать пожилых капитанов о последнем рейсе. Сообщение о том, что их отправляют в отставку, капитаны получали уже после рейса.

— Странно, что они от этого умерли, правда? — заметил Давид.

— Что может быть печальнее, чем капитан, оставшийся без судна? Представь себе, каково оказаться на берегу после того, как ты водил такой пароход. Или какую-нибудь красивую шхуну. В море капитан — царь и Бог на своем судне. Он отправляет на нем церковную службу, карает и милует. Если судно пассажирское, дамы не дают капитану проходу. Ему трудно удерживать своих поклонниц на расстоянии. Все хотят обедать за его столом. Все хотят слушать его рассказы. Особенно о приключениях с кораблекрушениями и готтентотами. Капитаны несут Бог знает что, и пассажиры глотают их истории с большим удовольствием, чем виски с содовой. Ну а если начнется шторм, все требуют, чтобы капитан лично их успокоил, хотя именно тогда он ничем не может облегчить их участь. Капитанам все доверяют. Старый капитан Хейс, служивший у «Кунарда», великолепно умел предотвращать панику среди испуганных пассажиров. Ведь даже на больших пароходах пассажиров во время сильного шторма охватывает паника. У старика Хейса на этот случай был особый прием: при неспокойном море и свежем ветре, однако не настолько сильном, чтобы напугать пассажиров, разве что уложить часть из них с морской болезнью, капитан натягивал робу и зюйдвестку. Потом приказывал кому-нибудь из матросов вылить на него ведро или два воды, и в таком виде, мокрый, в морских сапогах, являлся в пассажирский салон. Пассажиры, которые играли в карты или невозмутимо попивали чай, поглядывая в иллюминатор на расходившиеся волны, удивленно поднимали глаза на этого морского призрака. Не успев войти, капитан Хейс хватался за голову и начинал орать: «Вы только взгляните на этих шалопаев, на этих глупых сухопутных крабов! Как можно быть такими спокойными, когда на море бушует шторм, какого я не видывал за все сорок лет своей службы!» И капитан с громким топотом удалялся из салона, оставляя пассажиров в некоторой растерянности. Может, им и делалось немного не по себе, зато в них заметно укреплялось чувство собственного достоинства. На кораблях старика Хейса никогда не возникало паники.

Давид улыбнулся.

— Да, среди капитанов встречаются настоящие чудаки. — Джим оживился. — Взять, к примеру, хотя бы Пита Могильщика, который плавает на судах той же компании, что и мы, «Уайт Стар». Слава Богу, что не он у нас капитаном… Пит Могильщик обожает похороны. Похороны в море. Он испытывает наслаждение, если ему удается кого-нибудь похоронить. Когда умирает пассажир, что случается крайне редко, или кочегару что-нибудь падает на голову, капитан тут же приказывает завернуть покойника в парусину и привязать к ногам груз. И бесполезно уговаривать капитана, что утром судно будет уже в Саутгемптоне и, может, родителям было бы приятней похоронить свое чадо в английской земле. Куда там! «А опасность эпидемии!» — мрачно ответствует Пит Могильщик и готовится отправить несчастного к морским звездам. Он просто обожает этот ритуал. Ведь на судне панихиду служит сам капитан. Пит Могильщик делает это с большим чувством, и голос у него звучит проникновенно, как ни у кого другого. Тут уж невозможно удержаться от слез. Любит он подпустить несколько слов и от себя. Однажды с ним произошел такой случай: у него на судне от удара умер кок, это случилось к востоку от Нью-Йорка. Покойник еще не успел остыть, как его завернули в брезент и привязали к ногам груз. Капитан, в полном параде, ласковый, как солнышко, но с приличествующими случаю скорбными складками на лице, начал службу. Команда стояла по стойке «смирно». И вот посреди церемонии раздался вой туманной сирены, а при этом

сигнале капитан обязан немедленно подняться на мостик. Пит скинул китель, отшвырнул молитвенник и бросился по трапу на мостик. Команда по-прежнему благоговейно стояла вокруг покойника. На мостике Пит Могильщик увидал, что туман небольшой, и снова бросился по трапу, теперь уже вниз, на палубу, там он поспешно напялил китель, схватил молитвенник и заорал, раздраженный помехой: «К черту! Аз есмь воскресение и жизнь!»

Давид даже поперхнулся от смеха, и Джиму пришлось похлопать его по спине.

— А капитан… ты сказал, его фамилия Смит?.. Я имею в виду нашего капитана, он что за человек? — отдышавшись спросил Давид.

— О нем я почти ничего не знаю, — признался Джим. — Он молчун. Не любит быть на виду. Насколько мне известно, никаких историй про него не рассказывают. Но вчера у него выдался непростой денек.

— Что значит непростой?

— Трудный. Ведь мы чуть не столкнулись с «Нью-Йорком». Теперь суда такие большие. Им трудно маневрировать. Самое большое судно, «Олимпик», столкнулось в прошлом году с другим судном. В трудных ситуациях эти огромные суда ведут себя непредсказуемо. Они приводят в движение огромные массы воды. После вчерашнего происшествия мы все могли снова оказаться на берегу. И тогда на капитане Смите поставили бы точку.

— Точку?

— Ну да. Ведь это его последний рейс. Ты разве не знал? Он совершает, так сказать, круг почета. Если бы мы вчера не избежали столкновения, капитан лишился бы лаврового венка… Ладно, хватит болтать. Пора надевать форму. Мы начнем играть, как только пароход снимется с якоря. — Джим сделал братский глоток кофе из чашки Давида, и чашка опустела.

На палубе торговцы сувенирами готовились покинуть судно. Грузовые люки были задраены, и лебедки на палубе закреплены.

В 13.20 «Титаник» поднял якорь. Пар заполнил цилиндры. Судно задрожало. Обогнув мыс Роча, «Титаник» отпустил лоцмана у плавучего маяка.

Потом лег на правый борт, описав большую дугу.

Тело огромного судна качнулось. Люди на борту замерли, переглянулись. Вот оно снова качнулось, потом еще раз. «Титаник» встретился с первыми вялыми океанскими волнами.

Интермеццо

Тот же день

10° западной долготы, 51° северной широты

Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три — нет, что-то не ладится; «Розы Пикардии», изящные вальсы, возбуждающие аппетит, раз-два-три, раз-два-три; божественные ароматы смешиваются с музыкой, не высовывайте язык, молодой человек, раз-два-три, раз-два-три; голодные пассажиры покидают салон, вскоре они рассядутся, чтобы насладиться паштетами и другими кулинарными изысками; осталось лишь несколько человек, раз-два-три, эти по-прежнему сидят в креслах и разглагольствуют о жизни. Раз-два-три… Рука Петрония движется плавно, спина старого контрабасиста немного согнута, он держит такт. Хорошо держит. Нервные пальцы Спота берут негромкие аккорды, доминанта, тоника, субдоминанта.

Раз-два-три. Поют скрипки, вот это получается славно, смычки летают, вот и рефрен, не вступай раньше времени, раз-два-три. «Давид, — чуть слышно шипит Алекс молодому еврею из Вены, — Давид, черт бы тебя побрал, это же соль мажор!» Давид краснеет как рак и передвигает палец, такое изменение тональности трудно не заметить, но слушателям не до этого, они сидят в своих креслах и рассуждают о жизни, не соблазняясь пьянящими ароматами пищи, они сидят в своих креслах, и раз-два-три, раз-два-три. Скоро ли они встанут и равнодушно заскользят по мягкому ковру к стеклянным дверям? Или будут беседовать здесь до Судного дня? Сколько нам еще играть эти вальсы? Дрожат стройные грифы скрипок, струны вот-вот лопнут. Джейсон осмеливается вопросительно кивнуть поверх скрипки распорядителю рейса, тот, весь в красных пятнах, кивает в ответ. Доминанта, доминанта, субдоминанта, дубдоминанта, суббедубб два-три, суббедубб два-три, два-три — и… конец.

— Я думаю, неплохо, — говорит Джейсон.

— Все было прекрасно. — Джим улыбается Давиду.

— С моим контрабасом что-то случилось, — бубнит Петроний. Салон уже пуст.

— Ты должен помнить, что играешь в ансамбле… — ворчит Алекс.

— Хорошо сыграли, ребята, — говорит Спот.

— С моим контрабасом что-то случилось.

— Теперь можно поесть? — спрашивает Жорж.

— Соберись, Давид. Ты должен быть внимательнее, — говорит Алекс. — Вы слышали, как он…