Тьма над Петроградом
Шрифт:
– Это само собой… как же без знакомых-то? Ну, обещал он подсобить, пристроить меня хоть дрова колоть, хоть при кухне котлы ворочать… ну, пришел я, значит, со знакомым своим поговорить, а тут, смотрю, вы бежите…
– Пришел, значит? – усмехнулся Борис. – Посреди ночи? А пролетка-то откуда? И коник этот?
– Пролеточка-то? – Саенко удовлетворенно оглядел экипаж. – Так это я с извозчиком одним познакомился, посидели, чайку попили, да он и заснул. А на пролеточке-то сподручнее, чем пешком… хорошая пролеточка, и коник справный! А пока тот извозчик проснется, я ему
Саенко глядел молодцом. Борис давно уже восхищался этой его способностью мгновенно обживаться в любом месте, чувствовать себя свободно и легко при любых обстоятельствах. Вот и сейчас: словно и не было этих лет на чужбине, словно не держал Саенко небольшой магазинчик в Париже на улице Гренель, не пил по утрам со своей мадам Иветт кофе со сливками.
Все исчезло, как не было, снова перед Борисом расторопный хитроватый мужичок, мастер на все руки, глазастый и ухватистый. Даже живот куда-то пропал.
– Чайку, говоришь? – восхитился Борис. – Хороший, видать, был чаек!
– Ну, это уж как водится! – солидно кивнул Саенко – Вы вот мне лучше что скажите – куда этого вашего дружка девать? Куда мы с вами поедем, туда ему не положено!
– А вы, братцы, завезите меня на Водовозную улицу. Там возле кладбища домик такой имеется, об одном оконце. Там маруха моя обитается… она мне и плечо перебинтует, и все, что положено. Ей не впервой!
– А ты, парень, не из воров ли будешь? – пригляделся Саенко ко второму пассажиру.
– А тебе, дядя, не все ли равно? – окрысился Хорь.
– Да мне-то без разницы… только пролеточка чужая, так как бы чего не вышло!
– Ты, дядя, и сам, как я погляжу, тот еще ухарь! Здесь направо поверни…
Пролетка свернула в темный кривой переулок. Впереди замаячили кресты и деревья кладбища. Возле самой кладбищенской ограды виднелся приземистый домишко, в единственном окне которого теплился неяркий огонек.
– Тпру! – Саенко натянул вожжи, конь остановился. Борис помог Хорю слезть на землю, довел до двери домика. Тот, хоть и бодрился, явно держался из последних сил.
Борис постучал в дверь.
– Не! – Хорь мотнул головой. – Так она не откроет!
Он дотянулся до окошка и постучал в него каким-то особенным стуком. Тотчас дверь распахнулась, и на пороге появилась полная простоволосая женщина в накинутой поверх ночной сорочки плюшевой жакетке.
– Васенька, ты, что ли? – проговорила она, вглядываясь в темноту.
– Получите вашего героя. – Борис подвел к ней еле стоящего на ногах Хоря.
– Господи, Васенька! – Женщина всплеснула руками, подхватила Василия и повела его в избу, что-то жалостливо приговаривая на ходу.
Саенко аккуратно прикрыл дверь и потянул Бориса в пролетку.
– Слышь, ты… – бледное Васькино лицо показалось в оконце, – за спасение свое отслужу как-нибудь… Ежели чего надо будет – приходи в Питере на Лиговку в бывший дом Шмидта, скажешь – от Васьки Хоря из Энска…
– Будь здоров! – крикнул Борис, и пролетка понеслась по темным улицам.
Глава 4
Пускай
Мы вспомним Петербург и выпьем без закуски…
Нам снится всем один неповторимый сон,
И голуби в траве воркуют по-французски.
В Париже свирепствовала весна. Исчезли без следа свинцовые тучи, проливающиеся на город холодным мрачным дождем, вместо них теперь в ярко-синем небе кудрявились крошечные кокетливые облачка, напоминающие пачки у балерин на картинах художника Дега. В парке Тюильри появилось множество гуляющих с детьми, в Люксембургском саду пышно расцветали каштаны.
Город мгновенно помолодел. Мужчины покупали у цветочниц на площадях крошечные букетики фиалок и вдевали их в петлицы сюртуков. Женщины удивительно похорошели. Юбки становились все короче, бретельки все тоньше, а шляпки все меньше.
Париж бурлил и пенился, как шампанское на праздничной вечеринке. Весна опьяняла всех: бедных и богатых, банкиров и разнорабочих, лавочников и студентов. Весна заставила на время забыть о нищете и унизительных поисках работы, о трудных поисках хлеба насущного, который так горек на чужбине. Весна примиряла врагов и еще больше сближала друзей.
Хорошо одетый господин неторопливо шел по весенней улице, с удовольствием поглядывая по сторонам. Господин был немолод – за пятьдесят, однако чрезвычайно крепок с виду, спина прямая, на трость с серебряным набалдашником опирается не всерьез, а по привычке и из щегольства. Взгляд из-под пенсне излучал мягкость, на губах бродила едва заметная улыбка.
Впрочем, если встречные прохожие и замечали ее, никто не удивлялся – в такое чудесное время улыбались многие.
Господин перешел улицу и открыл дверь небольшого ресторанчика. Хозяин встретил его у двери, как дорогого гостя, и с поклоном проводил на небольшую уютную террасу, уставленную кадками с пальмами и олеандрами.
Столик был расположен в самом удобном месте, и там ожидал уже господина представительный мужчина чуть моложе его с лохматыми бровями и непослушной седой гривой.
– Господин комиссар, – почтительно проговорил вновь прибывший, учтиво приподнимая шляпу.
– Мосье Горецки… – не менее почтительно ответил ожидающий и даже слегка привстал с места.
Аркадий Петрович Горецкий сел на услужливо придвинутый стул и с удовольствием посмотрел на комиссара полиции господина Леру, с которым свел короткое знакомство году этак в девятьсот одиннадцатом, когда был приглашен в Сорбонну, чтобы прочесть курс лекций по классическому римскому праву.
Аркадий Петрович Горецкий в мирное время был профессором Петербургского университета, однако по своему характеру, склонному к любопытству, интересовался не только римским правом, но и современной криминалистикой. В памяти его хранилась весьма полная коллекция всевозможных преступлений, Горецкий неустанно ее пополнял. Так что когда судьба свела его с комиссаром Леру, он постарался использовать это знакомство во благо.