Тьма над Петроградом
Шрифт:
– Угу, только сначала специально взяли на вокзале! – согласился Борис. – А потом выпустили – зачем? Учтите, если я – агент ГПУ, то агент важный, раз живу в Париже. И Саенко тоже. Так стоит ли задействовать двух сильных агентов для того, чтобы арестовать вас? Вы, дорогая мадемуазель, не того полета птица. Если бы я был агентом ГПУ, то вас всех взяли бы еще на границе вместе с чухонцем. И опустите наконец револьвер, он все равно не заряжен!
Это была чистая правда, Борис умудрился разрядить револьвер, пока в предбаннике
– Ну вот и договорились! – обрадовался Саенко. – А у меня тут картошечка еще не остыла…
Он развернул на лавке старую кацавейку, в которую для тепла был вложен сверток с картошкой. Бумага оказалась старым, вытертым на сгибах плакатом, на котором было написано красными буквами:
Под машинку волоса,В баню чаще телеса,Грязное белье в корыто,Глядишь – вошь-то и убита!Ниже был нарисован красноармеец, накалывающий на штык огромную вошь.
Саенко достал из мужицкого заплечного мешка, в котором в нижнем углу была зашита луковица, чтобы держалась петля, краюху деревенского хлеба и шмат сала в чистой тряпочке.
– Хлеб сырой, небось лебеду добавляют, – деловито заметил он, – вот у нас раньше был хлебушек! Бабка по субботам пеклеванники пекла, травку какую-то в тесто добавляла – дух стоял в хате! А сало – это ж разве сало? Это же чем надо животину кормить, чтобы потом из нее такое сало получилось?
Борис выхватил у него кусок сала и жадно накинулся на еду. Мари вздохнула и подсела ближе.
Спать пришлось в самой бане, на склизкой лавке, но Борис так устал, что заснул мгновенно.
Саенко разбудил его, когда солнце пыталось заглянуть в крошечное оконце бани и в кустах заливались ранние весенние пташки. Мари перебирала какие-то бумаги.
– Вот теперь ваши документы. – Она протянула Борису справку с круглой печатью. Фиолетовые чернила расплылись, и Борис с трудом разобрал, что владелец справки Коломейцев Матвей Иванович командируется в Петроград делегатом на съезд сельских учителей.
– Это я, что ли? – спросонья не разобрался Борис.
– Угу, а вот и жена твоя, Коломейцева Наталья, – подтвердил Саенко, – вместе поедете. А еще ты есть инвалид, потерявший глаз в борьбе с буржуйской гидрой в одна тысяча девятьсот девятнадцатом году.
– Это еще зачем? – оторопел Борис.
– А затем, – отчеканила Мари, – что вас ищут. На вокзале, да и по всему городу разосланы патрули усиленные и все предупреждены, хватают всякого, кто подходит под описание – блондин, выше среднего роста, глаза серые…
Борис едва слышно хмыкнул – смотрите, твердокаменная мадемуазель, оказывается, успела разглядеть его глаза…
– А за меня не беспокойтесь, я уж как-нибудь проскочу, – сказал Саенко. – Однако надо на
И Саенко исчез, как не было, а вскоре стукнули в оконце, и появилась смешливая ядреная девка с ямочками на румяных щеках. Дочь хозяина принесла горячий чугунок с картошкой, хлеба и полдюжины вареных яиц. Стрельнув карими глазами на Бориса, она разложила снедь на лавке. Мари перебирала узел с одеждой, и девушка присела поболтать с Борисом. Борис вытащил горячую картошку, она выскочила у него из рук как живая. Девка заливисто захохотала.
– Папаша сказал, чтобы вы быстрее убирались, он патрулей боится.
– А чего же ты тогда ясным утром с чугунком притащилась? – удивился Борис. – Да еще визжишь тут, как будто тебя щекочут… Услышать ведь могут…
– А! – Она махнула рукой. – Кто тут услышит? Тут по соседству только бабка Дарья, она глухая совсем. И подумают, что я с Колькой разговариваю.
– Это кто ж такой Колька? – Борис спрашивал, не забывая наворачивать еду. Картошка была рассыпчатая, политая постным маслом, да еще с укропом.
– Жених мой. – Девка не отвела глаз.
– Замуж выходишь… – Борис облупил яичко, – и отчего это, как красивая, так сразу замуж бежит?
– Я-то с радостью… – девка на миг погрустнела, – да вот только папаша не велит за Кольку идти. Он в комсомольцы записался, и в церкви венчаться ему теперь нельзя. А папаша сказал: если уйдешь к Кольке без венца – прокляну! Из дома в чем есть выгоню!
– Без венца нехорошо… – кивнул Борис, – грех это…
– А Колька говорит, что это буржуазный пережиток! – Девица с гордостью выговорила трудное слово.
– Не слушай Кольку, – Борис сообразил, что уплел уже, кажется, не свою порцию картошки, – другого себе найди, который против родителя тебя настраивать не станет.
– Да где ж тут найдешь? – Девка снова стрельнула глазами на Бориса, и он понял, что она явно не промах. Поглядев зазывно, она протянула ему крынку с молоком. Молоко было топленное в печи, с розовой пенкой, и Борис посмотрел на хозяйскую дочку с нежностью.
Тут ввалился Саенко, держа на плече узел с одеждой.
– Ох и подлый же народ в этом городе! – возмущался он. – Денег дерут просто страшное количество, а одежонка-то ежели по совести, то дрянь дрянью!
Борису достались галифе из странной материи, про которую Саенко сказал, что называется она чертова кожа, и солдатская шинель с обрезанными полами. Еще Саенко достал из мешка темную, сильно ношенную рубаху и сокрушался, что не заметил, что рукав с дыркой.
– Обманула, подлая баба! – вздыхал он. – Подсунула срам такой!
Мари молча взяла свое и скрылась в бане. Девка ахнула и убежала, чтобы вернуться через минуту и протянуть Борису новую мужскую рубаху белого полотна, расшитую крестом.