Тьма над Петроградом
Шрифт:
– Они пришли ночью, – заговорила вдруг Мари горячечным шепотом, – трое солдат-дезертиров, стали стучать в дверь, сказали – обыск. Нас в квартире было четверо – отец болел, уже плохо ходил, мама, я и брат Костик. Мама боялась открывать, тогда они сломали дверь прикладами и вошли. Мама пыталась защитить меня, один толкнул ее, она ударилась об угол стола и умерла на месте. Тогда Костик выстрелил в них из револьвера, мы даже не знали, откуда он его взял. Не попал. Они забили его прикладами тут же, на глазах у отца. А папу выбросили из окна на улицу. Меня зачем-то потащили с собой. А когда их задержал патруль, сказали, что на них совершили нападение,
– Что? – Борис вздрогнул. Он решил, что ослышался.
– Да, вышел приказ, что патроны надо беречь для боя, а на нас, контру, нечего их тратить… Нас вывезли за город ночью, на грузовиках…
– Не надо, не вспоминай! – Сердце Бориса сжалось от сочувствия и собственных воспоминаний, как топили их, пленных офицеров, в Новороссийской бухте.
Но Мари не слышала его, слова выталкивались из ее сухого горла, как будто песок осыпался в карьере.
– По дороге грузовик сломался, и все, кто мог, бросились бежать. Нас догоняли и били прикладами, кололи штыками… Все было кончено очень быстро, нас согнали на поляну, там уже валялась груда мертвых тел, помню, они еще жаловались, что веревки кончаются…
Тут она снова тяжело задышала и откинула голову. И в неверном свете луны Борис увидел на нежной женской шее отвратительный багровый рубец.
– Они бросили тела в овраг и присыпали землей… – продолжала Мари, – мне повезло, я была сверху…
– Господи! – Борис снова прижал ее к груди и подумал, что после всего пережитого какие же шрамы остались в ее душе… А может быть, у Мари уже нет души, какая душа столько выдержит? Может быть, ее душа осталась там, в общей могиле, в безымянном овраге? Он и сам оставил частицу своей души на дне Новороссийской бухты вместе с другими, с теми, кто утонул там в девятнадцатом году…
Мари затихла и через некоторое время задышала ровно. Борис укрыл ее своей рубашкой и осторожно пристроился рядом.
Он проснулся, когда за окном светило яркое апрельское солнце и поезд стоял на каком-то полустанке. Мари сидела внизу на месте красноармейца и беседовала со старичком в пенсне о ценах на муку и подсолнечное масло. Спустившись вниз, он заглянул ей в глаза. Там не было ничего – ни холодной злобы, ни привычной насмешливости, ни ночной черной тоски.
Красноармеец принес кипятку, сели пить чай с черными сухарями, которые Саенко сунул в их чемодан вчера. К концу чаепития Борис уверился, что Мари ничегошеньки не помнит из ночного происшествия. Или делает вид, чтобы он понял, что ничего в их отношениях не изменилось.
«Ну и ладно, – подумал Борис, – не было, так не было. Про такое лучше вообще не вспоминать…»
Глава 6
Ночь надвигается, фонарь качается,
Все погружается в ночную мглу.
А я несчастная, торговка частная,
Стою и бублики я продаю.
Купите бублики, горячи бублики!
Купите бублики, народ, скорей!
За эти
Что для Республики всего милей.
В выходной день Лизаветы Ивановны Горецкий с самого утра занял наблюдательный пост в маленькой кофейне, расположенной напротив дома старой графини. Заказав чашку кофе, он развернул свежую газету и стал просматривать ее, то и дело поверх газетного листа бросая взгляд на входную дверь.
Он дошел уже до биржевых котировок, когда дверь на мгновение приоткрылась, выпустив компаньонку графини.
На сей раз Лизавета Ивановна превзошла саму себя: она была облачена в поношенный сак того немыслимого цвета, который при большом воображении можно назвать маренго, и выцветшую шляпку, отдаленно напоминающую то ли ящик для угля, то ли патентованную мышеловку, подобранную на городской свалке.
Аркадий Петрович положил на стол деньги и вышел из кофейни.
Лизавета Ивановна явно куда-то спешила и поэтому не проверяла наличие слежки. Впрочем, она настолько привыкла к собственной незаметности, что, должно быть, не допускала и мысли, что за столь незначительной особой кто-то может следить.
Так или иначе, Горецкий без особого труда следовал за компаньонкой графини.
Сначала они шли по чистым, нарядным улицам возле бульвара Осман. Сверкали витрины магазинов, проезжали мимо дорогие автомобили и фиакры. Публика навстречу попадалась исключительно приличная – нарядные дамы, фланирующие по бульварам, переходя из одного модного магазина в другой, заглядывая по дороге в кафе, аккуратные бонны с чистенькими детьми, пожилые рантье. Лица прохожих сияли довольством и беззаботностью.
Постепенно улицы становились темнее и грязнее, публика – беднее и озабоченнее. Возле темных подворотен стояли, засунув руки в карманы широких штанов, подозрительные типы с прилизанными волосами и бегающими глазками, несомненно, прячущие в рукаве опасную бритву или кастет.
Если теперь и встречались хорошо одетые мужчины, то по излишнему шику их костюмов и обилию массивных золотых перстней на пальцах в них можно было безошибочно узнать португальских сутенеров.
По всем этим несомненным признакам можно было догадаться о близости печально знаменитого бульвара Клиши, в любое время дня и ночи кишащего ворами и проститутками.
Горецкий покачал головой: что сказала бы старая графиня, узнав, в каких сомнительных местах бывает ее компаньонка!
Тем временем Лизавета Ивановна огляделась по сторонам и вошла в дверь какого-то третьеразрядного заведения – заведения, давшего кратковременный приют разорившимся рантье и матросам с аргентинского корабля, мелким торговцам с рынка ле Аль и носильщикам с Северного вокзала.
Без колебаний она пересекла маленький полутемный зал и села за угловой столик, где ее дожидался потертый тип с уныло обвисшими усами и дегенеративным подбородком.
– Здравствуй, Лиза! – проговорил он по-русски, отставив рюмку с перно. – Что за спешка? Я же говорил тебе, что нам лучше пока не встречаться!
– Не встречаться?! – повторила Лизавета Ивановна, приподнявшись и выпучив глаза. – Жоржа убили! Мы так не договаривались…
– Тише! – зашипел на нее усатый. – Разве можно вслух…
– Да перестань! – отмахнулась от него компаньонка. – Здесь никто не понимает по-русски! Это тебе не Вожирар…
– А вон тот старик явно прислушивается…