Тьма перед рассветом
Шрифт:
Но даже тогда, когда солдаты волокли Джедру на тренировочное поле, он нашел силы раскрыть окровавленный рот и сказать своими кровавыми губами: — Если ты хотя бы пальцем тронешь Кайану я, клянусь, голыми руками вырву из тебя сердце.
Сахалик засмеялся, — Я могу сделать с ней все, что захочу, полукровка. Но мне не интересна твоя женщина. Здесь я нашел намного лучшие способы проводить время. — Он приветливо махнул рукой тем самым гладиаторам, которые были прикованы вместе с Китраком, и которые сейчас помогали восстанавливать казарму, и Джедра обратил внимание, что эльфийка остановилась и махнула ему в ответ. Она была высокая, со светлой кожей, длинными белокурыми волосами, и тонкими руками и ногами. Без сомнения, она была идеалом красоты для любого эльфа, но Джедра решил, что больше всего она походила на отбеленную на солнце палочку.
Сахалик обратился к ней, — Шани, подойди сюда. — Пока она клала на землю свои инструменты и шла к ним, Сахалик сказал Джедре, — Тебе нечего беспокоиться на мой счет. Кайану будет тренировать Шани.
Солдаты отволокли Джедру на край поля, и пока псионики лечили его раны, готовя его к следующей тренировке, он смотрел, как эльфийка избивает Кайану точно так же, как Сахалик избивал его. Правда Кайане удалось пару раз как следует врезать Шани, и даже пустить ей кровь из носа, но гладиаторша быстро доказал, кто из них лучше. Не прошло и нескольких минут, как солдаты отволокли уже Кайану к краю поля и положили рядом с Джедрой.
Он сам едва не терял сознание от боли, мир вокруг потемнел и покрылся темной вуалью. Псионики аристократа умели лечить физические раны не отключая его чувств, так что он чувствовал страшную боль буквально от каждой раны, пока они лечили ее, но они умели также не дать жертве ускользнусть в бессознательность. Он спросил себя, смогут ли они подслушать его мысленный разговор с Кайаной. Быть может, если он попытается, они его вырубят и он отдохнет.
— Ты как, в порядке? — спросил он.
— Замечательно, — ответила она, сумев вложить весь свой сарказм в одно единственное слово. — Но мне было бы намного лучше, если бы ты не напортачил с нашим побегом.
— Я? — сказал он, от удивления почти забыв о боли. Наоборот, ты не хотела бежать, пока не стало слишком поздно.
— О, так это моя вина, что нас схватили?
— Конечно не моя!
Именно в этот момент псионики решили, что пора прервать их милое воркование. Джедра почувствовал, как щит опустился на него и наполнил сознание, как вода заполняет стеклянный бокал, прекращая любые контакты. — Дайте мне поговорить, — сказал он вслух.
Ему ответила более старшая из женщин-псиоников, — Вслух ты можешь говорить все, что хочешь, но на поле боя ты все равно будешь ограничен в использовании псионики. В любом случае мы не можем допустить, чтобы ты замышлял побег прямо у нас под носом.
Итак, они не слышали их разговор; они только почувствовали, что они переговариваются. Обучение у Китарака принесло свои плоды, по меньшей мере в этом; теперь их не слышат все, кому не лень. Это надо запомнить на будущее, если у них на самом деле появится план побега.
— Вы имеете в виду, что я могу использовать псионику против этой эльфийской шлюхи? — прошептала Кайана разбитыми, окровавленными губами.
Женщина засмеялась. — Нет, мы не разрешим тебе сделать это, только не на тренировке. Но во время боя на арене ты сможешь использовать все, что хочешь. На этих играх пришедший вторым всегда получает один и тот же приз.
Она выглядела как добрая мамочка, дававшая хороший совет своей любимой дочке, а ее веселый тон еще и усиливал иллюзию, но говорила она о смерти и только о смерти. И у Джедры с Кайаной по-прежнему болело все, что только можно, а псионики могли бы ликвидировать боль одной своей мыслью.
— Как вы можете такое делать людям? — Джедра задохнулся от возмущения. — Вы же знаете, как они чувствуют.
— Да, мы знаем, — ответила более молодая из них. — А теперь и ты знаешь. Ты знаешь, как больно тебе будет, и при этом ты не потеряешь сознания. Это самый важный урок, который должен усвоить любой гладиатор. Он должен помочь тебе не сдаваться, пока ты можешь сражаться, и драться до конца, любого.
— Великолепно, — сказал Джедра. — Теперь, когда я выучил урок, быть может вы будете так добры и снимете боль?
Более молодая женщина покачала головой. — Нет. Ты должен знать, как долго ты можешь сопротивляться ей.
То есть всю оставшуюся жизнь, по меньшей мере так казалось Джедре. Боль не отпускала Джедру три следующих дня, частично из-за не до конца вылеченной ноги, частично из-за свежих ран, которые он получал от Сахалика во время каждой тренировки.
Было по три тренировки в день, некоторые с оружием, некоторые без, и во время каждой из них огромный эльф делал все, чтобы как унизить Джедру, так и избить его до потери сознания. Когда они сражались затупленными деревянными мечами, Сахалик, например, скользнул ему за спину и отшлепал его плоской частью клинка, а во время сражения на копьях эльф подставил Джедре подножку, сбил его с ног и раз за разом тыкал копьем в его тело, как любопытный мальчишка тыкает палочкой в труп какого-либо животного.
— Ты просто жалок, — сказал ему эльф, когда они сражались дубинами. — Ты не смог бы победить одноногого слепца с одной рукой, провязанной к спине.
— Я не хочу сражаться с одноногим слепым, — выдохнул Джедра, с трудом держась на ногах после удара дубиной в солнечное сплетение. — Я не хочу сражаться ни с кем.
— Но, тем не менее, тебе придется, — заметил Сахалик, почти осторожно опуская дубину на голову Джедры. Тот пригнулся, но недостаточно быстро, чтобы уклониться от удара Сахалика, почти снявшего с него скальп и оставившего очередной болезненный ушиб. — Ты просто трус. А это очень плохо, потому что сражаться тебе придется в любом случае, а любое дело легче делать, когда его любишь.
В нескольких ярдах от них Кайана вскрикнула от боли, когда эльфийка Шани со всей силы ударила ее.
— Любить это? — зло крикнул Джедра. — Как вообще может кто-нибудь любить причинять другому боль? — Пот, перемешанный с кровью жег ему глаза, и он вытер его обратной стороной ладони.
— О, это легко. Это точно так же, как вы выставили меня на посмешище перед моим племенем, — сказал Сахалик. Он опять махнул дубиной, и хотя Джедра блокировал удар — нет, парировал, напомнил он себе — деревянная дубина в его руках задрожала и руки внезапно онемели.