Тьма сгущается
Шрифт:
Мимо прохромал староста Ваддо. За ним шли альгарвейцы из зоссенского гарнизона, перепуганные едва ли не меньше жителей деревни.
Один из новоприбывших альгарвейцев, как оказалось, неплохо владел ункерлантским.
– Эти жалкие сукины дети, – рявкнул он, указывая на пленников, – из вашей вонючей деревни? Мы схватили их в лесу. Кто-нибудь знает их? Может назвать по именам?
На миг воцарилась тишина. Потом весь Зоссен заговорил хором. В один голос все уверяли, что в первый раз видят незнакомцев. Поскольку все знали, что случается в деревнях, где привечали партизан.
Рыжик тоже это понимал.
– И почему я должен вам верить? – осведомился он с ухмылкой. – Вы еще скажете, что ваши мамаши не были шлюхами! Надо бы снести вашу поганую дыру хотя бы ради развлечения!
Судя по его голосу, он готов был приказать своим солдатам именно так и сделать.
Все как-то разом обернулись к Ваддо. Староста готов был разрыдаться, но поступил так, как от него требовал долг, – и самым смиренным тоном, какой только слышал из его уст Гаривальд, воскликнул:
– Смилуйтесь, сударь!
– Смиловаться? – Запрокииув голову, альгарвеец разразился хохотом. Он бросил короткое слово на своем наречии – должно быть, перевел солдатам – и те заржали тоже, верней затявкали, как волки. – Милости просишь? – повторил рыжик. – Да что сделал хоть один ункер, чтобы заслужить милости?
– Эти люди не из нашей деревни. – Ваддо ткнул пальцем в связанных пленников, как только что альгарвеец. – Силами горними клянусь! Не верите мне, сударь, спросите ваших солдат, что у нас не один месяц прожили. Они-то знают!
– Он сдаст бедолаг альгарвейцам, – шепнул Гаривальд жене.
– Иначе он бы нас всех на расправу отдал, – ответила Аннора.
Гаривальд неохотно кивнул. Не хотел бы он оказаться в валенках Ваддо, даже за все золото мира.
А еще он пытался понять, не напрасно ли Ваддо отдает на расправу захваченных в лесу партизан. Альгарвеец все еще готов был приказать своим палачам стрелять на поражение. Но тут вмешались солдаты из зоссенского гарнизона. Говорили они, само собой, по-альгарвейски, так что Гаривальд ни слова не понял, но когда физиономия командира фронтовиков омрачилась, позволил себе понадеяться. По лицам альгарвейцев всегда можно было понять, что у тех на уме – еще одна причина, по которой захватчики казались крестьянину странными, едва ли заслуживающими человеческого имени.
Наконец злобный рыжик, который знал ункерлантский, примиряюще поднял руки. Он бросил что-то на своем наречии гарнизонным солдатам, и те заухмылялись. Гаривальд понимал, что они спасли Зоссен не в последнюю очередь потому, что тыловая служба им по душе, но какая разница – почему? Главное – что спасли.
– А этих вшивых бандитов мы все равно повесим, – порешил комнандир. И ткнул пальцем в сторону Ваддо: – Эй, ты! Да, ты, урод жирный! Мастер языком махать! Тащи сюда моток веревки, да поживей!
Ваддо сглотнул. Но если староста хотел сохранить Зоссен в целости, выбора у него не оставалось.
– Слушаюсь, – пролепетал он и поковылял прочь со всей возможной поспешностью.
Скажи он, что веревки не найдется, – и альгарвейцы спалили бы его на месте, да и не его одного. Вернулся староста очень быстро.
Наблюдать за повешением оказалось еще отвратительней, чем думал Гаривальд. Альгарвейцы просто накинули пленникам петли на шеи, перебросили веревки через верхнюю перекладину и подтянули подвешенных – болтать ногами, пока не задохнутся.
– Вот что бывает с теми, кто поднимет оружие против Альгарве! – объявил командир, когда партизаны еще бились в петлях. – Эти свиньи заслужили свое. А вы и не пытайтесь! Пошли все вон!
Несколько человек – далеко не одни бабы – потеряли сознание. Гаривальд с Аннорой не стали ждать, пока тех приведут в чувство, и со всех ног припустили к себе.
– Что там было? – со страхом и любопытством спросил Сиривальд. – Что они делали?
– Ничего, – буркнул крестьянин. – Ничего не делали.
Сын поймет, что это было вранье, едва выйдет из дому; альгарвейцы оставили повешенных болтаться в петлях. Но рассказать о случившемся Гаривальд не мог. Сейчас – не мог.
Сиривальд обернулся к матери:
– Ну что там было? Ну расскажи!
– Там убили двух человек, – бесстрастно отозвалась Аннора. – И больше ни о чем не спрашивай.
По тону ее Сиривальд понял, что с ним будет, если он ослушается. Мальчишка кивнул – тон этот был ему знаком хорошо.
Аннора нашарила крынку с самогоном и сделала большой глоток.
– Мне немного оставь, – предупредил Гаривальд.
Ему тоже хотелось упиться до беспамятства. Аннора отхлебнула еще и отдала крынку мужу. Самогон переходил из рук в руки, пока супруги не повалились на лавку бок о бок.
Когда Гаривальд проснулся, то пожалел, что альгарвейцы его не повесили. Голова звенела, как наковальня под кузнечным молотом, а во рту словно куры нагадили за ночь. Когда крестьянин попробовал опохмелиться, желудок бурно запротестовал.
И как только Гаривальд пришел в себя, перед глазами его снова возникли повешенные партизаны. Это показалось ему неплохим поводом допиться до белой горячки. И не просыхать до самой весны, если не дольше.
Аннора, стоило ей открыть глаза, тоже с несчастным лицом потянулась к крынке. Гаривальд подвинул ей самогон. Жена его отчаянно присосалась к посудине, потом, морщась, утерла рукавом губы.
– Это взаправду было, – прохрипела она.
– Ага. – Звук собственного голоса показался Гаривальду невыносимым. А ответ – еще хуже.
– Мы, конечно, не хотели видеть у себя рыжиков, но я не думала, что они утворят… такое, – прошептала жена.
– Я тоже, – признался Гаривальд. – Теперь нам не придется дивиться байкам стариков о том, чего они насмотрелись в Войну близнецов. Теперь мы сами знаем.