Тьма сгущается
Шрифт:
Будто прочитав его мысли, Рауну заметил:
– Этот Нэдю – редкая сволочь, не поспоришь. Альгарвейцы узнают все, о чем он прослышит – он или его жена.
– А дочка его, эта шлюшка, носит рыжего ублюдка, – добавила Меркеля. – Хоть бы постыдилась, потаскуха, так нет же – своими ушами слышала, как она в Павилосте на рынке похвалялась подарками от своего негодяя. Бьюсь об заклад, она ему тоже подарочек подсунула – перелой!
Нет, поводов для ненависти ей искать не приходилось.
– Мы с ними разберемся, –
– Надо постараться выдать все за несчастный случай, – промолвил Скарню.
Спалить Нэдю он был готов без колебаний. Спалить его жену и беременную дочь казалось ему отчего-то неправильным, хотя те пресмыкались перед альгарвейцами не меньше, чем сам Нэдю.
– Зачем? – Меркеля мотнула головой, и золотые волосы ее разметались. – Нам бы намалевать на дверях что-нибудь вроде «ДЕНЬ И СОЛНЦЕ», чтобы рыжикам было о чем поволноваться.
– Тогда они возьмут заложников. И спалят их, – ответил Скарню.
Так погиб Гедомину, муж хозяйки хутора.
– Чем больше заложников они спалят, тем сильней их будут ненавидеть оставшиеся, – отрезала она.
Меркеля готова была пойти на все, лишь бы передать остальным валмиерцам свою ненависть к оккупантам. В поисках поддержки она обернулась к Рауну, раз уж любовник подвел ее.
Но ветеран покачал головой.
– Чем больше заложников они спалят, тем сильней оставшиеся станут бояться.
Во взгляде Меркели ясно читалось: «Предатель!» Рауну даже глазом не моргнул: старый сержант за свою жизнь стерпел немало недобрых взглядов. Осознав, что поблажек не будет, Меркеля двинулась прочь. Рауну покосился на маркиза и пробормотал что-то себе под нос – что именно, Скарню не вполне разобрал, но прозвучало очень похоже на «Лучше ты, чем я…».
Порою за работой день пролетал незаметно, а порой казалось, что солнце прибито к небосводу гвоздями. Тот день был из последней категории. Скарню казалось, что он неделю не разгибал спины, прежде чем его позвали к ужину – кружка пива, ломоть сыра и квашеная капуста, тушенная с бобами и сельдереем. Меркеля готовила неплохо, но даже ее мастерство не делало вкусней скромную трапезу.
Когда с едой было покончено, а тарелки, кружки и ложки – вымыты, хозяйка достала из тайника за плитой охотничий жезл Гедомину.
– Пошли, – бросила она.
Свое оружие – пехотные жезлы, палившие более мощными и дальнобойными лучами, чем пукалка Меркели, – солдаты прятали в хлеву. Вооруженные, все трое двинулись по дороге на юг, в сторону хутора Нэдю, готовые при малейшем шуме нырнуть в подлесок. После убийства графа Симаню альгарвейцы объявили в округе комендантский час и время от времени гоняли патрули по окрестным проселкам.
На полпути к хутору Нэдю дорога углубилась в лесок. На ветвях каштанов и вязов набухали почки.
– Король Ганибу! – окликнул кто-то вполголоса из темноты.
– Колонна побед! – откликнулся Скарню: не самый оригинальный пароль и отзыв для валмиерских патриотов, зато не перепутаешь.
Заслышав верный ответ, из кустов на дорогу выбрались четверо.
– В колонну по одному, – скомандовал Скарню, когда с приветствиями было покончено. – Рауну, ты из всех нас самый опытный – будешь ведущим. Взялись.
Партизаны подчинились без споров. С точки зрения крестьян, Скарню заслуживал повиновения, поскольку оставался офицером королевской армии и – предположительно – знал, что делает. Рауну, научивший капитана всему, что знал о военном деле, прекрасно понимал, насколько невежествен остался Скарню, но приказ был отдан верно, и сержант промолчал.
Вечер выдался свежим, но зимние морозы уже отступили. Пахло еще не наступившей весной. И Скарню смог обойтись без овчинного кожуха, принадлежавшего когда-то Гедомину, – и к лучшему, потому что в одежде с чужого плеча капитан походил на чучело.
Близ хутора Нэдю Рауну остановился.
– Я только по дороге могу идти, – объяснил он. – А вы, приятели, здесь с рождения живете и непременно знаете какую-нибудь оленью тропку, которая выведет нас прямо к заднему крыльцу сукина сына, да так, чтобы альгарвейцы не догадались.
Двое партизан тут же заспорили шепотом – каждый был убежден, что его обходная тропа самая короткая. В конце концов один неохотно сдался, а другой занял место Рауну во главе группы.
– Положитесь на меня, – горделиво заявил крестьянин. – Чтоб мне провалиться на месте, если я вас в лучшем виде не проведу!
Возможно, силы горние решили в виде исключения поймать его на слове. Когда партизаны проходили очередным перелеском, из мрака донесся резкий оклик – на альгарвейском. Мстители застыли, стараясь не дышать. Капитан с наслаждением удавил бы своего провожатого-всезнайку, если бы мог сделать это беззвучно.
– Кто идет? – Часовой перешел на скверный валмиерский с чирикающим акцентом.
Партизаны не шелохнулись. Может, альгарвеец подумает, что ему примерещилось, и продолжит обход?
Не повезло. Перебросившись парой слов, патрульные рыжики двинулись навстречу партизанскому отряду, собравшемуся покончить с их прикормленным доносчиком. Шаги раздавались все ближе и ближе, хотя различить в сумерках фигуры вражеских солдат Скарню все еще не мог.
– Кто идет? – вновь крикнул рыжик.
«Да нет тут никого! – громко подумал Скарню. – Пошел вон!»
Всхлипнув от ужаса, один из крестьян – тот самый, что так настойчиво напросился в проводники, – ринулся прочь, не разбирая дороги. Альгарвейцы, естественно, открыли огонь. И, так же естественно, вспышки боевых жезлов высветили в подлеске тени остальных нарушителей комендантского часа.