Тьма сгущается
Шрифт:
– Тогда мы их раздавим, – ответил Бембо: он любил простые ответы.
– Хотя это навряд ли, – добавил жандарм минуту спустя. – Нас фортвежцы не больно любят, но и Свеммеля – тоже. Правда, я вот так с ходу и не скажу, кому придет в голову любить Свеммеля, а ты?
– В здравом уме – никому. – Орасте рассмеялся – скорее над своей шуткой, чем над репликой товарища, – и еще через пару шагов хмыкнул: – Кроме того, мы вычистим отсюда кауниан. Пускай скажут спасибо, шлюхины дети.
Мимо жандармов
– Шикарная у вас работенка! – посмеялся один кавалерист, проезжая рядом с Бембо и Орасте. – Со мной поменяться не хотите?
Толстяк покачал головой.
– Только не я! – ответил он. – Жопой конской меня называли, было дело, но чтобы я по доброй воле в единорожьи жопы подался… силы горние!
Орасте фыркнул. Кавалерист – тоже. Он отъехал; упряжь позвякивала на каждом шагу.
– Я бы не прочь избавить мир от пары ункеров, – пророкотал Орасте.
Бембо снова пожал плечами. Отправиться на фронт – может, и героично, но ункерам слишком просто будет избавить мир от самого жандарма. Вслух толстяк ничего не сказал; если Орасте не в силах додуматься до этого сам, значит, он еще тупей, чем Бембо о нем думал.
А кроме того…
– Ты поосторожней мечтай, – посоветовал Бембо. – Может и сбыться. В последнее время на запад отправили клятскую уйму хороших парней.
Это значило, что отправляют их на смену клятской уйме хороших парней, убитых или изувеченных в бою. Но об этом Бембо предпочел бы не думать.
Ему и не пришлось. Из подъезда ближайшего доходного дома выскочила здоровенная фортвежка средних лет и кинулась к патрульным с истошным воплем:
– Жандармы! Жанда-а-армы!
Фортвежцы заимствовали это слово у своих восточных соседей; местные жители и не слышали о стражах порядка, прежде чем альгарвейцы не ввели жандармерию в той части страны, которой управляли из Трапани на протяжении полутора столетий до самой Шестилетней войны.
– Это еще что? – с подозрением поинтересовался Орасте.
Бембо тоже не знал ответа и глядел на толстуху столь же опасливо. По его опыту, фортвежцы искали обыкновенно не встречи с жандармами, а способов этой встречи избежать. Толстуха разразилась потоком нечленораздельной ерунды; те немногие фортвежские слова, что сумел распознать Бембо, относились к числу непечатных.
– Стоп! – крикнул он, вскинув руки, словно пытался остановить
Толстуха покачала головой. По могучей ее груди пробежала волна: зрелище весьма непривлекательное. Бембо вздохнул и уже на другом наречии задал тот же вопрос, запнувшись от непонятного стеснения:
– Кауниански говорить?
– Да, немного умею, – ответила фортвежка – языком она владела чуть лучше Бембо, то есть прескверно. – Живешь рядом с эти плохие люди, научишься.
Бембо пытался одновременно понять, что она лопочет, и восстановить в памяти уроки, позабытые в тот самый час, как школьные учителя перестали охаживать будущего жандарма розгами по спине.
– Ты хотеть сказать мне что? – осведомился он, бросив попытки как-то следовать правилам грамматики: поймут кое-как, и ладно.
Женщина и впрямь поняла.
– Колдун, холера, надул меня на недельную зарплату, – выпалила она, ткнув пальцем в сторону доходного дома. – Я подносчица. Я небогатая. Не буду богатая никогда. Не могу отдать проклятый колдун свои деньги!
– Что она там болбочет? – переспросил Орасте, который то ли никогда не учил старокаунианский, то ли забыл все до последнего слова.
Бембо объяснил. Тощая физиономия Орасте вытянулась еще больше.
– Чародей? Ну да, самый шик жандармской службы: пытаться арестовать чародея! Если шлюхин сын хоть глянет на тебя косо, придется его спалить, потому что иначе тебя самого перекосит до конца дней.
– Знаю-знаю, не напоминай. – Бембо обернулся к фортвежке: – Колдун делать что был?
– Что он сделал? – Неохватный бюст колыхнулся снова. В темных глазах толстухи вспыхнул боевой огонь. – Надул меня, говорю же! Не слышали, что ли?
В Трикарико жандармская служба тоже бывала тяжела – дураков в любой державе хватает, – но Бембо пребывал в убеждении, что все олухи именно к нем липнут.
– Ты, – он ткнул пальцем в лицо фортвежке, – вести нас к он!
Они зашли в доходный дом: более древний и тесный, чем подобные ему в Альгарве. На лестнице несло мочой и прогорклым оливковым маслом. Бембо поморщился. Фортвежка запаха словно не заметила – следовало думать, что воняло здесь еще до того, как альгарвейцы оккупировали Громхеорт.
На третьем этаже толстуха указала на самую дальнюю от лестницы дверь.
– Там! – возгласила она. – Он там живет!
– Вышибем? – предложил Орасте.
– Пока нет, – ответил Бембо. – Покуда мы только эту бабу выслушали. Откуда нам знать – может, тот колдун в своем праве. Может, он и вовсе никакой не чародей. Силы горние, да может, он ее в первый раз видит!
Толстуха продолжала буравить его нетерпеливым, непонимающим взглядом. Жандарм выругался вполголоса и шагнул к двери.