Тьмать

Вознесенский Андрей Андреевич

НЕИЗBЕСТНЫЙ – РЕКBИЕМ B ДBУХ ШАГАХ С ЭПИЛОГОМ

Лейтенант Неизвестный Эрнст.На тысячи вёрст кругомравнину утюжит смертьогненным утюгом.В атаку взвод не поднять,но родина в радиосеть:«В атаку, – зовёт, – твою мать!»И Эрнст отвечает: «Есть».Но взводик твой землю ест.Он доблестно недвижим.Лейтенант Неизвестный ЭрнстИдетнаступатьодин!И смерть говорит: «Прочь!Ты же один как перст.Против кого ты прёшь?Против громады, Эрнст!Против – миллионопятьсотсорокасемитысячевосемь —сотдвадцатитрёхквадратнокилометрового чудищапротив, —против армии, флота, и угарного сброда, против —культургервышибал, противнационал —социализма, —против!Против глобальных зверств.Ты уже мёртв, сопляк»?…«Ещё бы», – решает Эрнст.И делаетПервый шаг!И Жизнь говорит: «Эрик,живые нужны живым,Качнётся сирень по скверамуж не тебе, а им,не будет —1945, 1949, 1956, 1963 – не будет,и только формула убитого человечества станет —3 823 568 004 + 1,и ты не поступишь в университет,и не перейдёшь на скульптурный,и никогда не поймёшь, что горячий гипс пахнет,как парное молоко,не будет мастерской на Сретенке, которая запираетсяна проволочку,не

будет выставки в Манеже,не будет сердечной беседы с Никитой Сергеевичем,и ты не женишься на Анне —не, не, не…не будет ни Нью-Йорка, ни «Древа жизни»(вернее будут, но не для тебя, а для белёсогоМитьки Филина, который не вылез тогда из окопа),а для тебя никогда, ничего —не!не!не!..Лишь мама сползёт у дверис конвертом, в котором смерть,ты понимаешь, Эрик»?!«Ещё бы», – думает Эрнст.Но выше Жизни и Смерти,пронзающее, как свет,нас требует что-то третье, —чем выделен человек.Животные жизнь берут.Лишь люди жизнь отдают.Тревожаще и прожекторно,в отличие от зверей, —способность к самопожертвованиюединственна у людей.Единственная Россия,единственная моя,единственное спасибо,что ты избрала меня.Лейтенант Неизвестный Эрнст,когда окружён бабьём,как ихтиозавр нетрезв,ты пьёшь за моим столом,когда правительства в паникехрипят, что ты слаб в гульбе,я чувствую, как памятникворочается в тебе.Я голову обнажуи вежливо им скажу:«Конечно, вы свежевыбритыи вкус вам не изменял.Но были ли вы убитыза родину наповал?»1964

ОЗА

Тетрадь, найденная в тумбочке

дубненской гостиницы

* * *

Аве, Оза. Ночь или жильё,псы ли воют, слизывая слёзы,слушаю дыхание Твоё.Аве, Оза…Оробело, как вступают в озеро,разве знал я, циник и паяц,что любовь – великая боязнь?Аве, Оза…Страшно – как сейчас тебе одной?Но страшнее – если кто-то возле.Чёрт тебя сподобил красотой!Аве, Оза!Вы, микробы, люди, паровозы,умоляю – бережнее с нею.Дай тебе не ведать потрясений.Аве, Оза…Противоположности свело.Дай возьму всю боль твою и горечь.У магнита я – печальный полюс,ты же – светлый. Пусть тебе светло.Дай тебе не ведать, как грущу.Я тебя не огорчу собою.Даже смертью не обеспокою.Даже жизнью не отягощу.Аве, Оза. пребывай светла.Мимолётное непрекратимо.Не укоряю, что прошла.Благодарю, что приходила.Аве, Оза…

1

Женщина стоит у циклотрона —стройно,слушает замагниченно,свет сквозь неё струится,красный, как земляничинка,в кончике её мизинца,вся изменяясь смутно,с нами она – и нет её,прислушивается к чему-то,тает, ну как дыхание,так за неё мне боязно!Поздно ведь будет, поздно!Рядышком с кадыкамиатомного циклотрона 3-10-40.Я знаю, что люди состоят из частиц,как радуги из светящихся пылинокили фразы из букв.Стоит изменить порядок, и нашсмысл меняется.Говорили ей, – не ходи в зону!А она…Вздрагивает ноздрями,празднично хорошея,жертво-ли-приношенье?Или она нас дразнит?«Зоя, – кричу я, – Зоя!..»Но она не слышит. Она ничего непонимает.Может, её называют Оза?

2

Не узнаю окружающего.Вещи остались теми же, но частицы их, мигая,изменяли очертания, как лампочки иллю —минации на Центральном телеграфе.Связи остались, но направление их изменилось.Мужчина стоял на весах. Его вес оставался темже. И нос был на месте, только вставленвнутрь, точно полый чехол кинжала. Не —умещающийся кончик торчал из затылка.Деревья лежали навзничь, как ветвистые озёра,зато тени их стояли вертикально, будто их вырезалиножницами. Они чуть погромыхивалиот ветра, вроде серебра от шоколада.Глубина колодца росла вверх, как чёрный сноппрожектора. В ней лежало утонувшее ведрои плавали кусочки тины.Из трёх облачков шёл дождь. Они были похожина пластмассовые гребёнки с зубьями дождя.(У двух зубья торчали вниз, у третьго – вверх.)Ну и рокировочка! На месте ладьи генуэзскойбашни встала колокольня Ивана Великого.На ней, не успев растаять, позвякивали сосульки.Страницы истории были перетасованы, как картыв колоде. За индустриальной революциейследовало нашествие Батыя.У циклотрона толпилась очередь. Проходилипрофилактику. Их разбирали и собирали.Выходили обновлёнными.У одного ухо было привинчено ко лбу с дырочкой посредине вроде зеркала отоларинголога.«Счастливчик, – утешали его. – Удобнодля замочной скважины! И видно,и слышно одновременно».А эта требовала жалобную книгу. «Сердцезабыли положить, сердце!» Двумя пальцамион выдвинул ей грудь, как правый ящикписьменного стола, вложил что-тои захлопнул обратно.Экспериментщик Ъ пел, пританцовывая.«Е9 – Д4, – бормотал экспериментщик. —О, таинство творчества! От перемены местслагаемых сумма не меняется. Важносохранить систему. К чему поэзия? Будутроботы. Психика – это комбинацияаминокислот…Есть идея! Если разрезать земной шар по эква —тору и вложить одно полушариев другое, как половинки яичной скорлупы…Конечно, придётся спилить Эйфелеву башню,чтобы она не проткнула поверхностьв районе Австралийской низменности.Правда, половина человечества погибнет, нозато вторая вкусит радость эксперимента!..»И только на сцене Президиумсохранял порядок.Его члены сияли, как яйцав аппарате для просвечивания яиц. Они быликруглы и поэтому одинаковы со всех сторон.И лишь у одного над столом вместо туловищаторчали ноги подобно трубам перископа.Но этого никто не замечал.Докладчик выпятил грудь. Но голова его,как у целлулоидного пупса, былаповернута вперёд затылком. «Вперёд,к новому искусству!» – призывалдокладчик. Все соглашались.Но где перёд?Горизонтальная стрелка указателя (не то«туалет», не то «к новому искусству!») торчала вверх на манер десяти минут третьего.Люди продолжали идти целеустремлённойцепочкой по её направлению, какпо ступеням невидимой лестницы.Никто ничего не замечал.НИКТОНад всем этим как апокалипсический знакгорел плакат: «Опасайтесь случайных связей!»Но кнопки были воткнуты остриём вверх.НИЧЕГОИссиня-чёрные брови были нарисованы не над,а под глазами, как тени от карниза.НЕ ЗАМЕЧАЛ.Может, её называют Оза?

3

Ты мне снишься под утро,как ты, милая, снишься!..Почему-то под дулами,наведёнными снизу,ты летишь Подмосковьем,хороша до озноба,вся твоя маскировка —30 метров озона!Твои миги сосчитанынаведённым патроном,30 метров озона —вся броня и защита!В том рассвете болотном,где полёт безутешен,но пахнуло полётом,и – уже не удержишь.Дай мне, Господи, крыльевне для славы красивой —чтобы только прикрыть еёот прицела трясины.Пусть ещё погуляетсяэтой дуре рисковой,хоть секунду – раскованно.Только пусть не оглянется.Пусть хоть ей будет счастьев доме с умным сынишкой.Наяву ли сейчас ты?И когда же ты снишься?От утра ли до вечера,в шумном счастье заверчена,до утра? поутру ли? —за секунду до пули.

4

А может, милый друг, мы впрямь сентиментальны?И душу удалят, как вредные миндалины?Ужели и хорей, серебряный флейтист,погибнет, как форель погибла у плотин?Ужели и любовь не модна, как камин?Аминь?Но почему ж тогда, заполнив Лужники,мы тянемся к стихам, как к травам от цинги?И радостно и робко в нас души расцветают…Роботы,роботы,роботыречь мою прерывают.Толпами автоматытопают к автоматам,сунут жетон оплаты,вытянут сок томатный,некогда думать, некогда,в офисы – вагонетки,есть только брутто, нетто —быть человеком некогда!Вот мой приятель-лирик:к нему забежала горничная…Утром вздохнула горестно, —мол, так и не поговорили!Ангел, об чём претензии?Провинциалочка некая!Сказки хотелось, песни?Некогда, некогда, некогда!Что там в груди колотитсяпойманной партизанкою?Сердце как безработица.В мире – роботизация.Ужас! Мама,роди меня обратно!..Обратно – к истокам неслись реки.Обратно – от финиша к старту заднимходом неслись мотоциклисты.Баобабы на глазах, худея, превращались в пру —тики саженцев – обратно!Пуля, вылетев из сердца Маяковского, пролетевпрожжённую дырочку на рубашке, юркну —ла в ствол маузера 4-03986, а тот, свернув —шись улиткой, нырнул в ящик стола……Твой отец историк. Он говорит, чточеловечество имеет обратный возраст.Оно идёт от старости к молодости.Хотя бы Средневековье. Старость.Морщинистые стены инквизиции.Потом Ренессанс – бабье лето человечества.Это как женщина, красивая, всё познавшая,пирует среди зрелых плодов и тел.Не будем перечислять надежд, измен,приключений XVIII века, задумчивой беременности XIX…А начало ХХ века – бешеный ритм революции!..Восемнадцатилетие командармы.«Мы – первая любовь земли…»«Я думаю о будущем, – продолжает историк, —когда все мечты осуществляются. Техникав добрых руках добра. Бояться техники?Что же, назад в пещеру?…»Он седой и румяный. Ему улыбаются дети и собаки.

5

А не махнуть ли на море?

6

В час отлива возле чайнойя лежал в ночи печальной,говорил друзьямоб Озе и величье бытия,но внезапно чёрный воронпримешался к разговорам,вспыхнув синими очами,он сказал: «А на фига?!»Я вскричал: «Мне жаль вас, птица,человеком вам родиться б,счастье высшее – трудиться,полпланеты раскроя…»Он сказал: «А на фига?!»«Будешь ты – великий ментор,бог машин, экспериментов,будешь бронзой монументовзнаменит во все края…»Он сказал: «А на фига?!»«Уничтожив олигархов,ты настроишь агрегатов,демократией заменишькороля и холуя…»Он сказал: «А на фига?!»Я сказал: «А хочешь – будешьспать в заброшенной избушке,утром пальчики девичьибудут класть на губы вишни,глушь такая, что не слышнани хвала и ни хула…»Он ответил: «Всё – мура,раб стандарта, царь природы,ты свободен без свободы,ты летишь в автомашине,но машина – без руля…Оза, Роза ли, стервоза —как скучны метаморфозы,в ящик рано или поздно…Жизнь была – а на фига?!»Как сказать ему, подонку,что живём не чтоб подохнуть —чтоб губами тронуть чудопоцелуя и ручья!Чудо жить – необъяснимо.Кто не жил – что спорить с ними?!Можно бы – да на фига?

7

А тебе семнадцать. Ты запыхалась послегимнастики. И неважно, как тебя зовут.Ты и не слышала о циклотроне.Кто-то сдуру соткнул на приморской набережнойдва ртутных фонаря. Мы идём навстречу. Ты отодного, я от другого. Два света бьют нам в спину.И прежде чем встречаются наши руки,сливаются наши тени – живые, тёплые,окружённые мёртвой белизной.Мне кажется, что ты всё время идёшьнавстречу!Затылок людей всегда смотрит в прошлое.За нами, как очередь на троллейбус, стоитвремя. У меня за плечами прошлое, как рюкзак,за тобой – будущее. Оно за тобой шумит,как парашют.Когда мы вместе – я чувствую, как из тебяв меня переходит будущее, а в тебя —прошлое, будто мы песочные часы.Как ты страдаешь от пережитков будущего!Ты резка, искренна. Ты поразительноневежественна.Прошлое для тебя ещё может изменитьсяи наступать. «Наполеон, – говорю я, – былвыдающийся государственный деятель».Ты отвечаешь: «Посмотрим!»Зато будущее для тебя достоверно и безусловно.«Завтра мы пошли в лес», – говоришь ты.У, какой лес зашумел назавтра! До сих пору тебя из левой туфельки не вытряхнуласьсухая хвойная иголка.Твои туфли остроносые – такие уже не носят.«Ещё не носят», – смеёшься ты.Я пытаюсь заслонить собой прошлое, чтобы тыникогда не разглядела майданеков и инквизиции.Твои зубы розовы от помады.Иногда ты пытаешься подладиться ко мне.Я замечаю, что-то мучит тебя. Ты что-тоёрзаешь. «Ну что ты?»Освобождаясь, ты, довольная, выпаливаешь,как на иностранном языке: «Я получилабольшое эстетическое удовольствие!А раньше я тебя боялась… А о чём тыдумаешь?…»Может, её называют Оза?

8

Выйду ли к парку, в море ль плыву —туфелек пара стоит на полу.Левая к правой набок припала,их не поправят – времени мало.В мире не топлено, в мире ни зги,вы ещё тёплые, только с ноги,в вас от ступни потемнела изнанка,вытерлось золото фирменных знаков…Красные голуби просо клюют.Кровь кружит голову – спать не дают!Выйду ли к пляжу – туфелек пара,будто купальщица в море пропала.Где ты, купальщица? Вымыты пляжи.Как тебе плавается? С кем тебе пляшется?……В мире металла, на чёрной планете,сентиментальные туфельки эти,как перед танком присели голубки —нежные туфельки в форме скорлупки!…

9

Друг белокурый, что я натворил!Тебя не опечалят строки эти?Предполагаяподарить бессмертье,выходит, я погибель подарил.Фельфебель, олимпийский эгоист,какой кретин скатился до приказа:«Остановись, мгновенье. Ты – прекрасно!»?Нет, продолжайся, не остановись!Зачем стреножить жизнь, как конокрад?Что наша жизнь?Взаимопревращенье.Бессмертье ж – прекращённое движенье,как вырезан из ленты кинокадр.Бессмертье – как зверинец меж людей.В нём тонут Анна, Оза, Беатриче…И каждый может, гогоча и тыча,судить тебя и родинки глядеть.Какая грусть – не видеться с тобой,какая грусть – увидеться в толкучке,где каждый хлюст, вонзив клешни, толкуя,касается тебя, – какая боль!Ты-то простишь мне боль твою и стон.Ну, а в душе кровавые мозоли?Где всякий сплетник, жизнь твою мусоля,жуёт бифштекс над этим вот листом!Простимся, Оза, сквозь решётку строк…Но кровь к вискам бросается, задохшись,когда живой, как бабочка в ладошке,из телефона бьётся голосок…

От автора и коё-что другое

Люблю я Дубну. Там мои друзья.Берёзы там растут сквозь тротуары.И так же независимы и талычудесных обитателей глаза.Цвет нации божественно оброс.И, может, потому не дам я дуба —мою судьбу оберегает Дубна,как берегу я свет её берёз.Я чем-то существую ради них.Там я нашёл в гостинице дневник.Не к первому попала мне тетрадь:её командировщики листали,острили на полях её усталои засыпали, силясь разобрать.Вот чей-то почерк: «Автор-абстрактист»!А снизу красным: «Сам туда катись!»«Может, автор сам из тех, ктотешит публику подтекстом?»«Брось искать подтекст, задрыга!ты смотришь в книгу – видишь фигу».Оставим эти мудрости, дневник.Хватает комментария без них.

* * *

…А дальше запись лекций начиналась,мир цифр и чей-то профиль машинальный.Здесь реализмом трудно потрястись —не Репин был наш бедный портретист.А после были вырваны листы.Наверно, мой упившийся предшественник,где про любовь рванул, что посущественней…А следующей фразой было:ТЫ