Тьмать

Вознесенский Андрей Андреевич

10

Ты сегодня, 16-го, справляешь деньрождения в ресторане «Берлин».Зеркало там на потолке.Из зеркала вниз головой, как сосульки, свисалигости. В центре потолка нежный, как вымя,висел розовый торт с воткнутыми свечами.Вокруг него, как лампочки, ввёрнутыев элегантные чёрные розетки костюмов,сияли лысины и причёски. Лиц не было видно.У одного лысина была маленькая, как дыркана пятке носка. Её можно было закраситьчернилами. У другого она была прозрачна,как спелые яблоко, и сквозь неё, как зёрнышки,просвечивали три мысли (две чёрные и однасветлая – недозрелая).Проборы щёголей горели, как щели в копилках.Затылок брюнетки с прикнопленным прозрачнымнейлоновым бантом полз, словно муха но потолку.Лиц не было видно. Зато перед каждым, кактаблички перед экспонатами, лежали бумажки,где кто сидит. И только одна тарелка былабелая, как пустая розетка.«Скажите, а почему слева от хозяйкипустое место?»«Генерала, может, ждут?», «А может,помер кто?»Никто не знал, что там сижу я. Я невидим.Изящные денди, подходящие тебя поздравить,спотыкаются об меня, царапают вилками.Ты сидишь рядом, но ты восторженночужая, как подарок в целлофане.Модного поэта просят: «Ах, рваните чего-тоэтакого! Поближе к жизни, не от мира сего…чтобы модерново…»Поэт подымается (вернее опускается,как спускают трап с вертолёта). Голос егостранен, как бы антимирен ему.

МОЛИТBА

Матерь

Владимирская, единственная,первой молитвой – молитвой последнею —я умоляю —стань нашей посредницей.Неумолимы зрачки Её льдистые.Я не кощунствую – просто нет силы,жизнь забери и успехи минутные,наихрустальнейший голос в России —мне ни к чему это!Видишь – лежу – почернел, как кикимора.Всё безысходно…Осталось одно лишь —грохнись ей в ноги,Матерь Владимирская,может, умолишь, может, умолишь…Читая, он запрокидывает лицо. И на егобелом лице, как на тарелке, горел нос,точно болгарский перец.Все кричат: «Браво! Этот лучше всех. Ну итостик!» Слово берёт следующий поэт.Он пьян вдребезину. Он свисает с потолкавниз головой и просыхает, как полотенце.Только несколько слов можноразобрать из его бормотанья:– Заонежье. Тает теплоход.Дай мне погрузиться в твоё озеро.До сих пор вся жизнь моя —Предозье.Не дай Бог – в Заозье занесёт…Все замолкают.Слово берёт тамада Ъ.Он раскачивается вниз головой, как длинныймаятник. «Тост за новорожденную».Голос его, как из репродуктора, разноситсяс потолка ресторана. «За её новоерождение, и я, как крестный… Да, а какзовут новорожденную?» (Никто не знает.)Как это всё напоминает что-то!И под этим подвешенным миром внизурасположился второй, наоборотный, со своимпоэтом, со своим тамадой Ъ. Они едва не касаютсязатылками друг Друга, симметричные,как песочные часы. Но что это? Где я?В каком идиотском измерении? Что этоза потолочно-зеркальная реальность?Что за наоборотная страна?!Ты-то как попала сюда?Ещё мгновение, и всё сорвётся вниз,вдребезги, как капли с карниза!Надо что-то делать, разморозить тебя,разбить это зеркало, вернуть тебя в твой мир,твою страну, страну естественности, чувства —где ольха, теплоходы, где доброе зеркалоОнежского озера…Помнишь?Задумавшись, я машинально глотаюбутерброд с кетовой икрой.Но почему висящий напротив, как окорок,периферийный классик с ужасом смотритна мой желудок? Боже, ведь я-то невидим,а бутерброд реален! Он передвигаетсяпо мне, как красный джемпер в лифте.Классик что-то шепчет соседу.Слух моментально пронизывает головы,как бусы на нитке.Красные змеи языков ввинчиваются в ушисоседей. Все глядят на бутерброд.«А нас килькой кормят!» – вопит классик.Надо спрятаться! Ведь если они обнаружатменя, кто же выручит тебя, кто жеразобьёт зеркало?!Я выпрыгиваю из-за стола и ложусьна красную дорожку пола. Рядом со мной,за стулом, стоит пара туфелек. Они, видимо,жмут кому-то. Левая припала к правой.(Как всё напоминает что-то!)Тебя просят спеть…Начинаются танцы. Первая пара с хрустомпроносится по мне. Подошвы! Подошвы!Почему все ботинки с подковами?Рядом кто-то с хрустом давит по туфелькам.Чьи-то каблучки, подобно швейноймашинке, прошивают мне кожу на лице.Только бы не в глаза!..Я вспоминаю всё. Я начинаю понимать всё.Роботы! Роботы! Роботы!Как ты, милая, снишься!«Так как же зовут новорожденную?» —надрывается тамада.«Зоя! – ору я. – Зоя!»А может, её называют Оза?

11

Знаешь, Зоя, теперь – без трёпа.Разбегаются наши тропы.Стоит им пойти стороною,остального не остановишь.Помнишь, Зоя, – в снега застеленную,помнишь Дубну, и ты играешь.Оборачиваешься от клавиш.И лицо твоё опустело.Что-то в нём приостановилосьи с тех пор невосстановимо.Всяко было – и дождь, и радуги,горизонт мне являл немилость.Изменяли друзья злорадно.Сам себе надоел, зараза.Только ты не переменилась.А концерт мой прощальный помнишь?Ты сквозь рёв их мне шла на помощь.Если жив я назло всем слухам,в том вина твоя иль заслуга.Когда беды меня окуривали,я, как в воду, нырял под Ригу,сквозь соломинку белокуруюты дыхание мне дарила.Километры не разделяют,а сближают, как провода,непростительнее, когдамиллиметры нас раздирают!Если боли людей сближают,то на чёрта мне жизнь без боли?Или, может, беда блуждаетне за мной, а вдруг за тобою?Нас спасающие – неспасаемы.Что б ни выпало претерпеть,для меня важнейшее самое —как тебя уберечь теперь!Ты ль меняешься? Я ль меняюсь?И из леточертанья, что были нами,опечаленно машут вслед.Горько это, но тем не менеенам пора… Вернёмся к поэме.

12

Экспериментщик, чёртова перечница,изобрёл агрегат ядрёный.Не выдерживаю соперничества.Будьте прокляты, циклотроны!Будь же проклята ты, громадапрограммированного зверья.Будь я проклят за то, что яслыл поэтом твоих распадов!Мир – не хлам для аукциона.Я – Андрей, а не имярек.Все прогрессы —реакционны,если рушится человек.Не купить нас холодной игрушкой,механическим соловейчиком!В жизни главное – человечность —хорошо ль вам? красиво? грустно?Выше нет предопределения —мирк спасениюпривести!…«Извиняюсь, вы – певец паровозов?»«Фи, это так архаично…Я – трубадур турбогенераторов!»Что за бред!Проклинаю псевдопрогресс.Горло саднит от тех словес.Я им голос придал и душу,будь я проклят за то, что в грядущем,порубав таблеток с эссенцией,спросит женщина тех времён:«В третьем томике Вознесенскогочто за зверь такой Циклотрон?»Отвечаю: «Их кости ржавы,отпужали, как тарантас.Смертны техники и державы,проходящие мимо нас.Лишь одно на земле постоянно,словно свет звезды, что ушла, —продолжающееся сияние,называли его душа.Мы растаем и снова станем,и неважно, в каком бору,важно жить, как леса хрустальныпосле заморозков поутру.И от ягод звенит кустарник.В этом звоне я не умру».И подумает женщина: «Странно!Помню Дубну, снега с кострами.Были пальцы от лыж красны.Были клавиши холодны.Что же с Зоей?»Та, физик давняя?До

свидания, до свидания.Отчуждённо, как сквозь стекло,ты глядишь свежо и светло.В мире солнечно и морозно…Прощай, Зоя.Здравствуй, Оза!

13

Прощай, дневник, двойник души чужой,забытый кем-то в дубненской гостинице.Но почему, виски руками стиснув,я думаю под утро над тобой?Твоя наивность странна и смешна.Но что-то ты в душе моей смешал.Прости царапы моего пера.Чудовищна отвественность касатьсячужой судьбы, тревог, галлюцинаций!Но будь что будет! Гранки ждут. Пора.И может быть, нескладный и щемящий,придёт хозяин на твой зов щенячий.Я ничего в тебе не изменил,лишь только имя Зоей заменил.

14

На крыльце,очищая лыжи от снега,я поднял голову.Шёл самолёт.И за нимНа неизменном расстоянииЛетел отставший звук,Прямоугольный,Как прицеп на буксире.Дубна – Одесса, март 1964

БОЛЬНАЯ БАЛЛАДА

В море морозном, в море зелёномможно застынуть в пустынных салонах.Что опечалилась милый товарищ?Заболеваешь, заболеваешь?Мы запропали с тобой в теплоходв самый канун годовщины печальной.Что, укачало? Но это пройдёт.Всё образуется, полегчает.Ты в эти ночи родила меня,женски, как донор, наполнив собою.Что с тобой, младшая мама моя?Больно?Милая, плохо? Планета пуста,официанты бренчат мелочишкой.Выйдешь на палубу – пар изо рта,не докричишься, не докричишься.К нам, точно кошка, в каюту войдётзатосковавшая проводница.Спросит уютно: «Чайку, молодёжь,или чего-нибудь подкрепиться?Я, проводница, слезами упьюсь,и в годовщину подобных кочевий.выпьемте, что ли, за дьявольский плюсбыть на качелях».«Любят – не любят», за качку в мороз,что мы сошлись в этом мире киржацком,в наикачаемом из мировважно прижаться.Пьём за сварливую нашу родню,воют, хвативши чекушку с прицепом.Милые родичи, благодарю.Но как тошнит с ваших точных рецептов.Ах, как тошнит от тебя, тишина.Благожелатели виснут на шее.Ворот теснит, и удача тошна,только тошнеезнать, что уже не болеть ничему, —ни раздражения, ни обиды.Плакать начать бы, да нет, не начну.Видно, душа, как печёнка, отбита…Ну а пока что – да здравствует бой.Вам ещё взвыть от последней обоймы.Боль продолжается. Празднуйте боль!Больно!1964

ТИШИНЫ!

Тишины хочу, тишины…Нервы, что ли, обожжены?Тишины…Чтобы тень от сосны,щекоча нас, перемещалась,холодящая, словно шалость,вдоль спины, до мизинца ступни.Тишины…Звуки будто отключены.Чем назвать твои брови с отливом?Понимание – молчаливо.Тишины.Звук запаздывает за светом.Слишком часто мы рты разеваем.Настоящее – неназываемо.Надо жить ощущением, цветом.Кожа тоже ведь человек,с впечатленьями, голосами.Для неё музыкально касанье,как для слуха – поёт соловей.Как живётся вам там, болтуны,на низинах московских, аральских?Горлопаны, не наорались?Тишины…Мы в другое погружены.В ход природ неисповедимый,и по едкому запаху дымамы поймём, что идут чабаны.Значит, вечер. Вскипает приварок.Они курят, как тени, тихи.И из псов, как из зажигалок,светят тихие языки.1964

БЬЁТ ЖЕНЩИНА

В чьём ресторане, в чьей стране – не вспомнишь,но в полночьесть шесть мужчин, есть стол, есть Новый год,и женщина разгневанная – бьёт!Быть может, ей не подошла компания,где взгляды липнут, словно листья банные?За что – неважно. Значит, им положено —пошла по рожам, как бельё полощут.Бей, женщина! Бей, милая! Бей, мстящая!Вмажь майонезом лысому в подтяжках.Бей, женщина!Массируй им мордасы!За все твои грядущие матрасы,за то, что ты во всём передовая,что на земле давно матриархат, —отбить,обуть,быть умной,хохотать, —такая мука – непередаваемо!Влепи в него салат из солонины.Мужчины, рыцари,куда ж девались вы?!Так хочется к кому-то прислониться —увы…Бей, реваншистка! Жизнь – как белый танец.Не он, а ты его, отбивши, тянешь.Поллитра купишь.Как он скучен, хрыч!Намучишься, пока расшевелишь.Ну можно ли в жилет пулять мороженым?!А можно лив капронахждать в морозы?Самой Восьмого покупать мимозы —можно?!Виновные, валитесь на колени,колонны, люди, лунные аллеи,вы без неё давно бы околели!Смотрите,из-под грязного стола —она, шатаясь, к зеркалу пошла.«Ах, зеркало, прохладное стекло,шепчу в тебя бессвязными словами,сама к себе губами прислоняюсь,и по тебе сползаю тяжело,и думаю: трусишки, нету сил —меня бы кто хотя бы отлупил!..»1964

* * *

В. Шкловскому

Жил художник в нужде и гордыне.Но однажды явилась звезда.Он задумал такую картину,чтоб висела она без гвоздя.Он менял за квартирой квартиру.Стали пищею хлеб и вода.Жил, как йог, заклиная картину.А она падала без гвоздя.Обращался он к стенке бетонной:«Дай возьму твои боли в себя.На моих неумелых ладоняхпроступают следы от гвоздя».Умер он, измождённый профессией.Усмехнулась скотина-звезда.И картину его не повесят.Но картина висит без гвоздя.1964

* * *

«Умирайте вовремя.Помните регламент…»Вороны,воронынадо мной горланят.Ходит, как посмешище,трезвый несказанно,Есенин неповесившийсяс белыми глазами…Обещаю вовремявыполнить завет —через тыщулет!1964

ЛЕНЬ

Благословенна лень, томительнейший плен,когда проснуться лень и сну отдаться лень.Лень к телефону встать, и ты через менядотянешься к нему, переутомлена.Рождающийся звук в тебе, как колокольчик,и диафрагмою моё плечо щекочет.«Билеты? – скажешь ты. – Пусть пропадают. Лень».Медлительнейший день в нас переходит в тень.Лень – двигатель прогресса. Ключ к Диогену – лень.Я знаю: ты прелестна, всё остальное – тлен.Вселенная горит? До завтрего потерпит!Лень телеграмму взять – заткните под портьеру.Лень ужинать идти, лень выключить «трень-брень».Лень.И лень окончить мысль: сегодня воскресень…Колхозник на дорогеразлёгся подшофесатиром козлоногимбосой и в галифе.1964