«Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается
Шрифт:
— Прямо-таки не знаю, радоваться или горевать, — задумчиво говорит Акмен, глядя вслед начальнику полиции, который даже на зыбком трапе старается не утратить безукоризненную военную выправку. — Если прибудет лоцман, мы сегодня же ночью будем в открытом море.
— А я не верю ни единому его слову! — Дубов сердито выпускает облако дыма. — Ни в демонстрацию, ни в то, что нам привезут Тайминя. Но как ты подступишься к такому пройдохе? Мы ему грубим, а он скалится в улыбочке. Знает, негодяй, что нам ничего другого не остается — дадут лоцмана, придется уходить.
— Хорошо то, что завтра явится представитель консульства.
— Ничего, мы еще узнаем правду, — убежденно говорит Дубов. — Будь что будет, я полагаюсь на Тайминя. Он им еще покажет!
— Вашими устами да мед бы пить. — И капитан нажимает кнопку судовой сирены. — Все наверх!
Вестибюль гостиницы «Корона» сегодня вечером выглядит необычно. В середине поставлен стол для конференции, на нем разложен акт договора между судовладельцами и лоцманами. Вокруг расположились конфликтующие стороны.
Консул Фрекса, как президент объединения, сидит в кресле во главе стола. Рядом с ним взволнованный, красный как рак Керзен и официально любезный доктор Борк. По другую сторону стола — представители лоцманов: невозмутимый Берлинг, Густав, впервые попавший в такую торжественную и шикарную обстановку и потому теперь с любопытством глазеющий по сторонам, седой лоцман и Хеллер, услужливо подающий консулу авторучку.
Зачитав статьи договора бесстрастным голосом юрисконсульта, Борк делает небольшую паузу, затем добавляет:
— Как видите, судовладельцы «гроссо модо» удовлетворили все требования лоцманов. Договор должен вступить в силу как можно скорее, скажем, завтра в ноль часов… Нет возражений?
— Нет, нет! Мы очень рады, что можем немедленно приступить к работе, — спешит заверить Хеллер.
— Тогда прошу, господа, подписать! — торжественно говорит Борк и придвигает документы к консулу.
В этот момент в вестибюль врывается Швик, по пятам за которым следует Зуммер.
— Поздравляю! — подымает шляпу Швик. — Вас, господа судовладельцы! И вас, господа лоцманы! Господь наконец сжалился над Криспортом… и над несчастными жертвами Бергхольма! — молитвенно складывает он руки. — И это в самый последний момент! Положение катастрофическое!.. Господин Берлинг, во имя гуманности — суда с моим товаром необходимо вывести вне очереди! Необходимо!
Словно ставя точку после этой прочувственной речи, в вестибюль долетают громкие выкрики:
— Забастовка лоцманов окончилась!.. Поставки советского продовольствия Бергхольму!.. Кончилась забастовка лоцманов!..
— Что?! — вопит нечеловеческим голосом Швик. — Бергхольму?.. — И он выбегает на улицу.
— Прошу, господин Зуммер, мы как раз ждем вас, — подает ему ручку Борк.
Зуммер презрительно пожимает плечами.
— Я только пришел выяснить, для чего вы меня вызывали? У меня с вами больше нет ничего общего… во всяком случае, нет судов.
— Вы по-прежнему член правления союза судовладельцев, господин Зуммер, — подчеркнуто любезно говорит консул. — И без вашей подписи договор не имеет законной силы.
Зуммер берет ручку и подписывается гневным росчерком. Отбросив в сторону бумагу, он в отчаянии расстегивает ворот:
— Выпить тут нечего?
— Поздравляю вас с этим счастливым моментом! — нараспев произносит Борк, не желая ни на йоту отступать от традиции. — Эта договоренность лишний раз доказывает, что в нашей стране между предпринимателями и людьми труда царит полное согласие и единство… — Обращаясь к Швику, который вбежал бледный и расстроенный, он в таком же приподнятом тоне говорит: — Теперь ваши гробы могут отправиться в путь!
— Поздно! Слишком поздно! — стонет Швик, размахивая газетой. — Русские прислали продовольствие и медикаменты!.. Теперь в Бергхольме никто не захочет умирать!.. Продовольствие! И при этом еще задаром… Разве это люди?! Что они без конца вмешиваются во внутренние дела нашего государства? — Он обессиленно падает в кресло. — Я разорен!
— Что вы причитаете? — морщится Зуммер. — У вас же еще остаются мои пароходы.
Швик опять вскакивает на ноги.
— У меня? О! — Он показывает тростью на консула: — Вот у кого! Бог свидетель, что господин консул еще не заплатил мне комиссионные за эту сделку.
— Швик! — угрожающе говорит Зуммер и делает шаг вперед. — Кому теперь принадлежат мои пароходы?
— Видите ли, господин Зуммер, — пытается спасти ситуацию Борк, — это, разумеется, весьма печально, но бизнес остается бизнесом, и сантименты при этом, как вы сами понимаете, неуместны…
— Молчите! — во внезапном приступе злобы рычит Зуммер и с угрожающим видом приближается к консулу. — Вы! Это все вы! Вы скупили мои векселя! Вы меня разорили, мерзавец!
— Это заговор! — Теперь и Керзену ясно, что было за кулисами затянувшейся забастовки. — Вы хотите нажиться на наших несчастьях!.. Вы, Фрекса! Сколько вы заработали, спекулируя моими акциями?!
— Пойдемте, товарищи! — Во внезапной тишине спокойно произнесенные слова Берлинга звучат как приговор суда. — Не будем нарушать семейную идиллию.
Пятнадцатью минутами поздней в баре консул срывает свою злость на Борке.
— Быть может, вы все-таки объясните, что нам дает эта комедия? Почему вдруг нам понадобилось пойти на уступки лоцманам? — Фрекса залпом выпивает ненавистный ему коньяк.
— Чтобы «Советская Латвия» убралась из Криспорта, — отвечает Борк. — Порт — не тюрьма, его так зорко не укараулишь. Нам же необходима полная свобода действий. А без лоцмана как вы уведете судно?
— Но есть же Тайминь? Он привел без лоцмана и увел бы без лоцмана. — Консул пристально смотрит на Борка.
— Очевидно, этот холодный душ повлиял на ваши мыслительные способности, — нагло ухмыляется Борк. — Вся загвоздка в том и состоит, что Тайминь останется в Криспорте.