«Точка бифуркации»
Шрифт:
– Слышь, ас, а это, часом, не один из наших «крестников»? Я, вроде, видел, как они из гондол прыгали как раз на ту рощицу. Неужели кто-то уцелел?
– Пошли, глянем. – предложил Шурик.
– Вряд ли, конечно, но, может, упал на крону дерева, и ветки спружинили? На войне чего только не случается?
Через несколько минут я рассматривал офицерскую книжку – или как у англичан называется такой документ? – выданную два месяца назад Уинстону Леонарду Спенсеру Черчиллю, проходящему службу на корабле Её Величества «Икар» в должности помощника мичмана. Самого владельца документа, высокого молодого человека с породистым аристократическим лицом (в нём, машинально отметил я, мало что напоминало бульдожью физиономию самого знаменитого в английской истории премьер-министра, разве что, тяжёлая нижняя челюсть…), которое слегка портила застывшая гримаса ужаса, матросы утащили в медчасть. Наскоро осмотревший его врач заявил, что у англичанина несколько переломов, но особой опасности для жизни, пожалуй, нет. Выкарабкается, уверенно заявил медик, и занялся другими ранеными, оставив старшего сына восьмого герцога Мальборо дожидаться своей очереди. А заодно -размышлять о том, что его ожидает, когда русскому самодержцу доложат, в какую цену обошёлся налёт британских «эйршипов» на остров Эзель.
…вот уж действительно – дивны дела твои, Господи!..»
XI
На этот раз дядя Юля не стал собирать зрителей, подумал Семёнов – или это Корф его отговорил? Именно отговорил, а не запретил, потому как запреты на старика не действуют, тем более – в деле, успех которого почти целиком зависит именно от него. Но, видимо, дядя Юля и сам осознал, что упираться сейчас рогом – далек не самое лучшее из возможных решений. А может, попробовал в кои-то веки поставить себя на место других – в данном случае, тех троих, которым предстоит лезть в эту страшную дыру, именуемую «червоточиной». Ту самую, из которой в прошлый раз вместо трёх живых людей вернулись две обгорелые головешки, одна из которых прожила по возвращении не больше четверти часа, а вторая корчилась в адских муках ещё почти трое суток…
С тех пор миновало три с половиной месяца, и за это время много чего произошло. Дядя Юля на пару с Николой Теслой по винтику перебрали энергетическое хозяйство лаборатории, и теперь уверяют, что с этой стороны никаких сюрпризов быть не может.
Бурхардт и Евсеин закончили расшифровку материалов, изъятых из тюремного тайника – по их словам, прямого отношения к предстоящему эксперименту они не имеют, но наводят на очень, очень интересные мысли. Так, например, выяснилось, что имели в виду узники, когда говорили о тайне путешествий во времени, содержащийся в «шлиссельбургском свитке» - оказывается, в копиях металлических книг детально описывается то, что проделал когда-то Евсеин, открывая свой первый портал в двадцать первый век. Неудивительно, что эта информация так взбудоражила местных сидельцев, но проку от неё, как ни крути, было немного, поскольку «брызг-бусин» к свитку не прилагалось, и взять их было неоткуда…
Загадка эта изрядно заинтриговала учёных, но тут им пришлось сдать назад - исследования в этой области в любом случае придётся отложить до завершения решающего эксперимента. А там – кто знает? Может, в таинственном мире четырёхпалых отыщется ответ и на этот вопрос. Никола Тесла, углядевший в переводе свитка некий намёк на возможность управления энергией, закачанной в чашу со статуей напрямую, силой мысли так же роет землю от нетерпения. Это, повторял он, поразительным образом согласуется с его теориями, и если удастся разработать и провести соответствующий эксперимент – перед человечеством могут открыться поразительные возможности!
Увы, гениальному изобретателю тоже придётся обождать. Недолго, впрочем – потому что всё решится сегодня, в ближайшие часы. Статуя тетрадигитуса до краёв накачана энергией при посредстве двух заново изготовленных катушек Тесла, взаимное расположение всех элементов установки выверено до миллиметра, настройка «тентуры» проверена и перепроверена не один десяток раз, и около неё дежурит угрюмый лаборант – во избежание любых случайностей.
Напоследок Корф (он, конечно, присутствует при эксперименте) спросил – настаиваем ли мы на своём решении отказаться от оружия и защитных костюмов? Возможно, они передумали, и тогда опыт следует немного отложить, чтобы группа могла экипироваться соответствующим образом? Мы переглянулись, и Иван ответил от имени всех троих – да, настаиваем, и нет, не передумали. Аргументы те же: если предположения учёных верны, и мы действительно готовы войти в оставленную тетрадигитусами дверь – но ни оружие, ни защитное снаряжение нам попросту не понадобится. Что до возможной «тёплой встречи» - мы уже имели возможность убедиться, что ни пистолеты, ни наши кустарные средства защиты, не помогут. Наоборот, добавил Иван, они только повредят – вспомните, ведь Роман Смольский был поражён «парализующим лучом» лишь после того, как открыл стрельбу, а что до защитных костюмов - возможно, именно медная сетка погубила двух наших предшественников, не будь её, ожоги могли бы оказаться не столь ужасными.
«И всё же, меня удивляет подобная беспечность.
– покачал головой Корф. Ведь до сих пор встречи с «четырёхпалыми» заканчивались для людей печально…» Видно было, что он смирился, согласился с нашим решением – но всё равно напоследок пытается переубедить упрямцев. «Значит, так тому и быть.
– развёл руками Иван.
– Мы исходим из того, что там, у себя, они смогут сделать с нами всё, что захотят. А раз так – к чему тащить с собой заведомо никчёмный хлам?»
Я был целиком согласен с этой мыслью, более того – сам же первым и высказал её, во время обсуждения предстоящей миссии. И всё же струйка холодного пота пробежала между лопаток: «что ты делаешь, совсем спятил? Лезешь в адское пекло, тащишь туда своего сына и его семнадцатилетнего приятеля, которые по твоему примеру наплевали на средства защиты, за исключением очков-консервов с затемнёнными стёклами да пилотских курток-кожанок? Безумие, да – но, разве всё, что происходило с нами в течение последних трёх лет, не есть самое настоящие безумие?.."
Пусть. Пусть безумие, думал я, шагая вслед за Корфом по длинному коридору, ведущему в лабораторию. Так или иначе, томительное ожидание закончиться. Сегодня. Прямо сейчас.
Железные петли скрипнули, дверь (толстенная, из потемневших дубовых досок с железными скрепами) отворилась, и лаборант посторонился, пропуская нас внутрь.
Из дневника мичмана
Ивана Семёнова.
«... – Вы уж там того… осторожнее. – сказал Георгий и крепко сжал мою ладонь. Рукопожатие цесаревича было крепким, он и раньше упорно тренировал обе руки, пытаясь добиться одинаково уверенного владения обеими. Увы, теперь этому пришёл конец, потому что из левого рукава высовывался протез. Память о налёте британских дирижаблей на Воздухоплавательную станцию - вместе с крестом, который августейший батюшка, вручил ему прямо на больничной койке. Конечно, ни в какой больнице Георгий не лежал, доктор Колесников пользовал его прямо в Зимнем. Протез, весьма правдоподобную имитацию кисти руки, затянутую в чёрную перчатку, изготовили лучшие мастера Империи - и с тех пор, как цесаревич впервые появился с ним на людях, среди мичманов и лейтенантов возник обычай – носить чёрную кожаную перчатку на левой руке. И хоть это нарушало высочайше утверждённую форму одежды, справиться со всеобщим поветрием флотское начальство было бессильно. Да оно, честно говоря, не слишком-то и усердствовало – преклонение перед цесаревичем, что во флоте, что в армии, приняло характер почти религиозный, и кое-кто уже приклеил будущему императору прозвище «Георгий Однорукий». Надо отметить, что сам он отнюдь не рвался на трон – наоборот, при всяком удобном случае повторял, что желает батюшке царствовать как можно дольше, чтобы само он мог заниматься любимым делом, создавать российский воздухоплавательные силы и авиацию. Полученное увечье не мешало время от времени пониматься в воздух в качестве командира дирижабля или даже пилота аэроплана – их в составе заново созданного воздушного отряда было уже шесть штук, и Шурик не успевал обучать новых лётчиков. В планах был и поплавковый вариант У-2, и большой двухмоторный биплан в вариантах бомбардировщика и пассажирского или почтового самолёта - так что дел у шефа Императорского Воздушного Флота (так звучала занимаемая Георгием должность) обещало только прибавиться. Он уже намекал, что будет рад видеть меня на месте своего зама и ближайшего помощника - правда, для этого сначала надо вернуться из «червоточины»…
– И в мыслях не было.
– уверил я собеседника.
– В герои тут никто не рвётся, нам бы вытащить Вареньку, и сразу назад.
– Ну да, конечно. – кивнул цесаревич. По-моему, он мне не поверил.
– Нет, в самом деле, чего мы там забыли? – принялся оправдываться я. – Прожекты дяди Юли и Теслы – они прожекты и есть, вот вернёмся, пусть экспериментируют, сколько влезет…
Подошёл отец – он напоследок беседовал с Корфом. Тоже, надо полагать, уверял, что не собирается рисковать понапрасну. И, судя по встревоженному выражению физиономии собеседника, преуспел не больше моего.
– Ну что, молодые люди, готовы? – спросил дядя Юля. «Молодые люди» - это были все мы трое, включая отца.
– Ага, всё в порядке! – бодро отозвался Николка. – Можно… ой, погодите секунду..
И торопливо зашарил в кармане куртки. В лаборатории царил обычный полумрак, и я не сразу разглядел, что он сжимает в пальцах.
Чётки, набранные из неровных чёрных зёрен, похожих на высохшие ягоды. И – потемневший от времени крестик непривычной формы.
– Постой, это же?..
– Да, он самый и сеть. – торопливо кивнул Николка, подтверждая мою догадку. – С тех самых пор хранился в нашей московской квартире, в ящике стола – я его как засунул туда, так больше и не вытаскивал. Даже забывать стал, а когда выяснилось, что меня включили в состав основной группы – специально съездил в Москву и забрал. А «брызги» у Корфа выпросил, в спецхране Д.О.П.а их много, и сам нанизал на нитку. Будет нам вроде талисмана.
Я протянул руку.
– Можно?
Николка кивнул и протянул мне чётки. Я пропустил бусины – на самом деле, гигантские области иного пространства, свёрнутые под воздействием нашего, в котором мы сейчас находимся – и поднёс к глазам крест. То ли латунный, то ли бронзовый, в патине, замысловатой формы, словно набранный из двенадцати крестов, поменьше – помнится, я где-то читал, что они символизируют двенадцать апостолов… Форма креста, многочисленные сквозные прорези – всё одинаково непривычно для глаз что православного, что католика. Однажды лет двести или триста, некий копт или эфиопский христианин привесил этот символ своей веры к простеньким чёткам – и ему, надо думать, было невдомёк, что бусины, из которых они составлены, невесть на сколько тысячелетий древнее христианства, а может, и самого человечества. Так и висел коптский крестик на чётках, меняя хозяев, перемещаясь с очередным владельцем из страны в страну, из Африки в Азию, потом в Европу – пока, наконец, не оказался однажды в Москве, в квартире на втором этаже улицы Гороховой, за массивной, в форме львиной лапы ножкой письменного стола. Оттуда его и извлёк однажды гимназист Николка Овчинников: вытащил, неосторожно порвав нитку, на которую были нанизаны бусины, и… открыл с их помощью путь, ведущий в другое время, в другое измерение. В результате мы трое стоим сейчас перед порталом-«червоточиной» и изо всех сил тянем время – хотя и боимся признаться себе в этом. Вон он, портал - висит в полуметре над полом, озаряя каземат призрачным лиловым светом, и призрачные блики играют на каменной кладке и досках пандуса…