Точка опоры

Коптелов Афанасий Лазаревич

Сегодня, развернув «Россию», она чуть не ахнула от неожиданности: широко разлегся фельетон с подозрительным названием «Господа Обмановы». А может, это только с первого взгляда? Может, нет ничего подозрительного? Может, показалось ей?..

Читала торопливо и с каждой строкой все больше и больше раскалялась яростью. Не ошиблась она. Тут что ни слово, то намек. И самый бессовестный. Будто автор тычет пальцем в мертвых и живых, начиная с прадеда Обмановых. Самый недогадливый и тот поймет: «Это же про… про их императорские величества».

Пальцы разжались, и газета упала на стол. Анна Егоровна недоумевающими глазами

обвела пустую комнату, будто искала, у кого бы спросить.

— Да что же это такое?.. Господи!.. Не наважденье ли?.. В глазах рябит… Даже не верится, что не во сне…

Под фельетоном стояла подпись Old Gentleman. Но кто же не знает, что Старый Джентльмен — сам Амфитеатров, недавно основавший эту либеральную газету. В постыдном фельетоне — родословная дворянской семьи из поместья Большие Головотяпы. Портреты будто отраженье в зеркале. Прадед Никандр Обманов «бравый майор в отставке, с громовым голосом, со страшными усищами и глазами навыкате, с зубодробильным кулаком». Его сын Алексей — двоеженец с грустными голубыми глазами. Внук, благодетель дворянства, великан с тяжелыми холодными глазами, «высоко знамя держал-с» и сына своего Нику-Милушу воспитал в такой строгости, что у молодого Обманова, старавшегося подражать прадеду, в голове была каша.

«Как же это… Да возможно ли?.. — Анна Егоровна еще раз обвела комнату блуждающим взглядом и простонала: — Господи!.. Самодержца российского… каким-то Никой-Милушей!.. Что он сейчас переживает, бедный?..»

Снова взглянув на заглавие фельетона, Анна Егоровна почувствовала, что у нее сводит скулы от ярости, и она стала рвать газету в клочья. Мелкие обрывки падали по обе стороны ног и устилали пол.

Чай успел остыть. Анна Егоровна выплеснула его в полоскательницу и налила свежего, крепкого. Но кейфовать, наслаждаясь ароматом блаженного напитка, она теперь уже не могла, — пила прямо из чашки.

Взглянув на пол, сцепила пальцы рук в тугой замок и потрясла ими:

«Боже мой!.. А если в эту минуту явится кто-нибудь из них?.. Увидит — изорвана газета с таким фельетоном!.. Тут, пожалуй, не сразу и найдешься, что ответить… Подозрительно! Они же все теперь восторгаются. Наверно, готовы этого Амфитеатрова на руках носить…»

И Анна Егоровна, переломившись в поясе, стала впопыхах собирать обрывки. Вот так-то лучше… И теперь уже всякого, кто заглянет к ней, она сможет встретить не только с полным спокойствием на лице, а даже с торжествующей улыбкой:

— Вы успели прочитать в «России»? Какое у него острое перо! Какая смелость!.. Представляю себе переполох в Зимнем! Они же, несомненно, все узнали себя. И этот Ника-Милуша — посмешище!.. А Амфитеатрову-то, — как вы думаете? — пожалуй, следовало бы скрыться за границу, пока не поздно.

Анна Егоровна отнесла обрывки в кухню, бросила в печь на горящие дрова.

«А некоторых можно и разыграть: «Нет, не читала. И ничего не слышала. Что там такое? Да не может быть! Так и в заголовке «Господа Романовы»?! «Обмановы»?! Ну, это все равно. Для всех прозрачно. Так что же там?..» Пусть посетители выложат себя до конца, вывернут душонку… Потом все — Сергею Васильевичу».

А что же с фельетонщиком? Неужели погуливает на воле?.. Да таких надо вешать!

И Анна Егоровна с нетерпением ждала очередной встречи с шефом.

Он вошел с добродушной улыбкой на холеном лице, словно и не было

постыдного фельетона. Когда упомянула о газете, шевельнул кистью руки:

— Дело уже прошлое. Государь повелел: газету закрыть, автора — в Сибирь.

— Мало. Поверьте, Сергей Васильевич, для меня этот фельетон как личное оскорбление. Того и гляди, в «Искре» перепечатают — пойдет звон по всей Руси.

— «Искре» уже недолго тлеть!

Анна Егоровна приподнялась: не ослышалась ли она? Зубатов подтвердил:

— Совсем недолго. Петр Иванович Рачковский [20] не зря слывет одним из богатырей разведки: Ульянова выследили! В Мюнхене он!

— А я говорила: «Если Елизариха колесит по Германии, то…»

— Скоро доставят голубчика в Петербург. А мы в пределах империи соберем всех агентов пресловутой «Искры». Из Киева мои «летучие» докладывают о богатых проследках. Намечается ликвидация. — Зубатов дунул изо всей силы легких, будто перед ним горела свечка. — Вот и все! Кошмарная память об «Искре» останется только в годовых «Обзорах важнейших дознаний».

20

П. И. Рачковский около двух десятилетий ведал в Париже царской заграничной агентурой.

В тот вечер Зубатов спешил поделиться с Мамочкой главной новостью — его план шествия рабочих к памятнику «царю-освободителю» одобрен великим князем.

— Вы не сомневаетесь в моем успехе? — спросил, не гася улыбки на губах.

— Нисколько. У вас всегда сбывается задуманное. Но это, правда, нелегко. Так сразу…

— Не сразу. Слепов и его помощники ведут беседы на заводах и фабриках. Священники в церквах читают проповеди. На заводах уже собирают деньги на венок: кто жертвует гривенник, кто — пятиалтынный. Открою секрет: после шествия все через хозяев возместим жертвователям. Вот так, милейшая!

— Умно придумано! — всплеснула руками Анна Егоровна. — Это вам, Сергей Васильевич, как откровение господне! Иначе не назову.

Спустя несколько дней в мюнхенской типографии Максимуса Эрнста Иосиф Блюменфельд набирал заметку для шестнадцатого номера «Искры». В ней была дана расшифровка фельетона Амфитеатрова: Никандр Парфимович Обманов назван Николаем Павловичем Романовым, Алексей — Александром Вторым, его сын Алексей — Александром Третьим. Были расшифрованы также имена их жен. А дальше шли строки:

«…Николай II узнал себя в барчонке Нике-Милуше и «Высочайше» повелел строго наказать виновных. Наш самодержец сам находит, что портрет его удачно написан. И это заставляет вспомнить известную эпиграмму Пушкина:

В полученьи оплеухиРасписался мой дурак».

4

Генерал-майор Новицкий, распахнув голубой мундир с красными отворотами, похаживал по просторному номеру «Европейской гостиницы». То проводил рукой по седой пышной шевелюре, то подкручивал усы, нафабренные до жгучей черноты. И брови его тоже были черны от фабры. С полных губ не сходила восторженная улыбка. Таких счастливых дней не случалось за его службу в жандармском корпусе! Такого банкета не бывало!..