Точка опоры
Шрифт:
— Но он говорит о диктатуре пролетариата, — напомнила Надя.
— Да. Это у него — рациональное зерно. Однако и тут понадобятся некоторые уточнения.
— А ты не думаешь о своем проекте? Ты же писал. Еще в тюрьме молоком. Потом — в нашей Шуше.
— Я и теперь попытался бы… Но подождем второй проект Плеханова. Если я сейчас предложу свой — это ранит его. И, боюсь, не только его одного. Ты же знаешь Веру Ивановну… Да и Аксельрод, его ближайший друг… Голоса могут разделиться. Тройка — на тройку. Это в лучшем случае. Ведь еще неясно, какую
— Тройка — на тройку. Ты, Володя, говоришь страшные слова.
— Всегда полезно быть готовым к худшему. И принципиальность всего дороже. Я продолжаю верить в Плеханова, но, если и новый его проект окажется с такими же изъянами, придется писать.
И второй проект Плеханова оказался совершенно неприемлемым. Он даже не походил на программу партии пролетариата, борющегося против реальных проявлений весьма определенного капитализма, сложившегося в России, а напоминал некую программу экономического учебника, посвященного капитализму вообще. И самым прискорбным было то, что он содержал отклонения от известных принципов Коммунистического Манифеста.
Прочитав новый проект, Мартов потряс в воздухе обеими руками:
— Я говорил: надо здесь. Самим.
— Пойми, Юлий, — втолковывал Владимир Ильич, — мы не могли, не имели права обойти Плеханова. При его всеевропейском авторитете среди социал-демократии, при его эрудиции…
— А что получилось? Позор! — Мартов рванул на себе галстук. — Как теперь выходить из положения? Как будем смотреть ему в глаза?
— Прямо. И резать правду, хотя он и Плеханов.
— Интересно мне, как он встретит твою правду. Это же будет драма! Даже в нескольких действиях!
— Будем терпеливыми. И настойчивыми.
И Ленин написал пространные замечания на второй проект. Плеханов не захотел посчитаться с ними. Он пришел в такую ярость, что не мог написать даже Мартову, не говоря уже о Владимире Ильиче, а снова отправил письмо своей посреднице. И не привел ни одного принципиального замечания.
Вера Ивановна растерялась и о письме сказала суматошно:
— Жорж недоволен… Жорж взволнован… Я опасаюсь за его сердце… И как нам теперь быть?.. Ума не приложу.
— У нас же есть решение: собрать всех соредакторов, — напомнил Ленин. — Надеюсь, Георгий Валентинович на этот раз не откажется приехать. Хочется верить — найдем общий язык. Ради дела.
3
«Не то, — Аксельрод, слегка почмокав губами, отхлебнул еще ложечку кислого молока. — Не то. Мой кефир лучше. Впрочем, я это предвидел. Мой вкуснее».
Он приехал в Мюнхен ранним поездом и решил позавтракать в вокзальном ресторане. Тут его и отыскал Владимир Ильич:
— Я очень, очень рад, Павел Борисович, что вы приехали. Здравствуйте. Как добрались? Не утомил вас ночной путь?
— Хвалиться нечем. Знаете наши горные дороги: так кидает из стороны в сторону, что и подремать не удается. Но я это предвидел. А спешил потому, что волнует меня эта неожиданная, как бы сказать,
— Вы извините, что я опоздал вас встретить, — трамвай подвел.
— Ничего. Я решил здесь позавтракать. И вот пробую немецкое кислое молоко. Действительно, кислое. Далеко ему до моего кефира.
— Я не знаток, не дегустатор. Но, помню, ваш кефир отличный!
— Положительно всем клиентам нравится!.. Не знаю, как там без меня мои домашние присмотрят за ним.
— Я думаю, ваша отлучка не будет долгой. Жаль, не может приехать Старовер [21] : доктора не отпускают. А хотелось бы всем вместе. Хотя бы единственный раз. Ради такого случая. Хорошо, что вы приехали. Квартиру я для вас нашел. Удобную. Надежную. И недалеко от нас.
Собеседники расспросили друг друга о здоровье родных, потом заговорили о погоде, о вестях из России, о ближайших номерах «Искры» и о работе ее агентов. И ни тот, ни другой не проронили ни единого слова о предстоящем обсуждении проекта программы: не хотели говорить о ней до приезда Плеханова.
21
А. Н. Потресов.
Георгия Валентиновича встречали среди дня.
Одетый в легкое пальто и фетровую шляпу, с тросточкой в руках, он, несмотря на средний рост, на верхней ступеньке вагона выглядел величественным и несколько надменным.
Осенью в Цюрихе он, блиставший красноречием, напоминал Надежде Константиновне актера, довольного своим бенефисом, между заседаниями был весел, сыпал остроты. Сейчас неожиданно показался надутым индюком.
«Ой, нелегким будет разговор, — тревожно подумала она. — Володя опять разволнуется, ночи не будет спать…»
Но сравнение с индюком ей показалось неловким, и она, осуждая себя за это, смущенно отвела глаза.
Тем временем Плеханов не спеша спустился на перрон; сняв лайковую перчатку, галантно поцеловал ей руку, потом — Вере Ивановне, подчеркнув при этом, что Розалия Марковна приказала кланяться. Перед Аксельродом раскинул руки:
— Ты уже здесь, мой старый друг! — Взял его за локти. — Благодарю за встречу!
Перед Мартовым шевельнул шляпу и, подавая руку, как бы одарил:
— Здравствуйте, коллега!
Владимиру Ильичу сказал с подчеркнутой сдержанностью:
— Привет непоколебимому оппоненту.
— Добрый день. — Ленин пожал его вялые пальцы и, переходя на французский, предостерег, что им лучше бы здесь, вблизи полицейских, не пользоваться русским языком.
За себя Плеханов не опасался, — он приехал с паспортом сына одного московского фабриканта, но, заботясь о других, одобрительно качнул головой и тоже заговорил на отличном французском. Он сожалеет, что товарищи по редакции не сочли возможным приехать к нему в Женеву: Розалия Марковна угостила бы своим кофе. Многие из их гостей отмечали, что ее кофе всегда изумителен.