Точка отсчета
Шрифт:
– Можно, я закончу мысль? Письмо предназначено не мне…
– И она просила тебя передать его, - перебила жена.
– Конечно, ты только почтовый ящик! Не кричи, Лариса, успокойся. Дик услышит.
Пусть он слышит и знает, какой у него отец. Я не верю ни одному твоему слову. Воистину, женщина видит только то, что хочет увидеть. В данном случае она хочет видеть себя обманутой, а его распутником. И нет такой силы, которая могла бы этому помешать.
В этом году зима выдалась на редкость суровая. Из дома Заботин вышел рано, когда бывает особенно холодно, и вскоре пожалел,
Особенно мерзли ноги, когда он стоял в больничном дворе и напряженно всматривался в окно на третьем этаже, где обязательно должна показаться мама. К ней его не пустили, дежурный врач сказала, что сей час, перед операцией, не следует ее волновать. Михаил был убежден, что мама не сомневается: ее сын здесь. Она непременно постарается подойти к окну.
Заботин начал притопывать ногами, чтобы немного согреться, и в это время увидел маму. Она улыбалась и приветливо махала ему рукой. Всем своим видом она давала понять, что нисколько не волнуется, но Михаил знал: она успокаивает его. Как всегда, мама переживала не за себя, а за него.
Вчера вечером она особенно настойчиво интересовалась его делами, словно чувствовало материнское сердце беду. Как мог, он успокоил ее, заверил, что все в порядке. Не мог же он, в самом деле, рассказать ей накануне операции о происшедшем, о заседании ученого совета, где обсуждался его вопрос. Это было суровое испытание, по-новому высветившее казалось хорошо знакомых ему людей.
Заседание совета уже подходило к концу, когда слово взял Карев.
– Товарищи члены совета, когда Михаил Сергеевич пришел к нам в институт, я был счастлив. Способный, энергичный, диплом на уровне кандидатской написал. Перед ним открылась, - Павел Афанасьевич широко, как для объятий, распахнул руки, -«зеленая» улица в науку. Первые многообещающие эксперименты, благодарности, премии… Ты в чем перед ним провинился?
– прошептал Алехин.
– Я не совсем вас понимаю, - озадаченно протянул Заботин.
– Я спрашиваю, за что мой тезка так взъелся на тебя? Раз он поет тебе дифирамбы, твое дело - труба. Хвала Павла Афанасьевича у меня ассоциируется по меньшей мере с выговором, - продолжал Алехин.
– Ведь ты - научный работник, значит, должен мыслить ассоциативно. Вот, к примеру, - он ткнул пальцем в обложку «Крокодила», который читала Богачева: там был изображен петух, - с чем он у тебя ассоциируется?
Михаил пожал плечами.
– С бульоном.
– Ха! С бульоном. Это же примитив! А с исполнительным листом, не хочешь? С чем?
– удивленно подняв брови, переспросил Заботин.
Петух - многоженец, а раз так, то должен платить алименты по исполнительному листу. Элементарно.
– Ну, это мне не по зубам, - вяло улыбнулся Заботин.
– По-видимому, Заботин, вас перехвалили, - продолжал, между тем, Карев.
– Вы решили, что вам все дозволено. И вот результат: тема заброшена на шкаф и там пылится, государственный план не выполнен, вы начинаете заниматься вопросами, которые не имеют даже отдаленного отношения к деятельности института…
– Но имеют существенное значение для народного хозяйства, - негромко бросил с места Алехин.
–
отраслях, то наше место там, а не здесь.
С высоты своего роста Карев обвел глазами присутствующих и остановил взор на Заботине.
– Скажите, Михаил Сергеевич, вы не знаете, как называлась глава десятая «Положение о наказаниях Российской империи»? Заботин покраснел и опустил голову.
– При чем здесь «Положение?» - вскипел Алехин.
Директор постучал карандашом по стакану.
– А при том, что название эта глава носила весьма оригинальное.
– Карев сделал паузу и четко продекламировал: - «О медленности, нерадении и несоблюдении установленного порядка в правлении должности». Он сел, довольный собой.
Слово взяла Сытина.
– Мне кажется, на глазах у нас происходит подмена понятий. Я работала некоторое время с Заботиным в одной лаборатории.
– Вот именно, - бросил Карев.
Варвара Петровна не обратила на этот выпад никакого внимания и продолжала:
– Михаила Сергеевича мы знаем как трудягу, он работает в высоком значении этого слова, товарищи члены совета. И не его вина, а беда, если направление его деятельности не во всем и не всегда совпадает с нашим. Конечно, он запорол тему, и мы оказались не без его помощи в затруднительном положении. Но я уверена, Заботин еще может спасти работу…
– Срок кончился, - сказал Усманов, - Я не имею права его продлевать. Может такое право имеете вы, Варвара Петровна?
Карев улыбнулся.
– Можно выкроить, Саид Усманович, пару недель. Пока остальные отчеты оформляют, отправим его последним. Я думаю, и Павел Иванович не останется в стороне. Можно спасти тему. Заботин будет работать по восемнадцать часов в сутки. У меня все.
– Есть еще желающие высказаться?
– Усманов встал, подождал немного.
– Думаю, товарищи, все ясно. Здесь не спасательная станция, а НИИ, и темы надо выполнять качественно, в срок, чтобы высоко держать марку нашего института. Заботин великолепный экспериментатор, и очень жаль сегодня констатировать провал темы. Вещи надо называть своими именами. Вместе с тем, Михаил Сергеевич молод, работает у нас всего второй год. И вместо того, Павел Иванович, чтобы пытаться защищать его здесь с помощью реплик, лучше бы вы ему своевременно помогли, как старший товарищ.
– Правильно, - сказал Карев.
– А вы, Павел Афанасьевич, - повернулся к нему Саид Усманович, - на полугодовом собрании уверяли нас, что по теме Заботина все идет по плану. Эта искаженная информация - результат и вашей работы. Что касается Заботина… вопрос о нем решим в рабочем порядке…
Разве об этом можно рассказать маме? Ни в коем случае! Жаль, что так получилось. В институте ему было хорошо, он полюбил и Варвару Петровну, и Алехина… Теперь с ними надо расстаться… Заботин посмотрел на часы, по его расчетам, операция уже длилась полтора часа.