Точка

Кокоулин Андрей Алексеевич

— Нас унизили. Да, нас унизили и, прикрываясь благими намерениями, залезли в каждый карман, плюнули в каждую душу! И мы, и Фольдланд потеряли три миллиона человек, мальчишек, воинов, сынов империи! Но этого победителям оказалось мало. Они покусились на наше будущее, обложили ежегодной контрибуцией и ограничениями на развитие промышленности, армии и военной авиации. А стоит нам чуть поднять голову, они душат нас экономически. Вы помните, насколько обесценились кроны? Помните, как ввели шиллинги? Помните, как за одну ночь кусок свинины подорожал в десять раз?

Люди загудели.

— Они

могут тоже самое сделать и с маркой — рубанув вечер надвое, заявил седой оратор. — Закрыть поставки необходимых нам товаров, бензина, пшеницы или ввести запрет на торговлю нашими железом, мясом и молоком. Но в наших силах сделать очень простой шаг. Они боятся этого шага, как огня, потому что этот шаг будет означать, что мы возвращаемся из того небытия, в которое они нас сбросили. В наших силах сказать объединению с Фольдландом «да»!

Толпа вскинула руки.

— Да! Да!

— И мы вернем…

Дальше Искин уже не слышал. Он пересек улицу, ежась от долетающих возгласов. «Асфольд! — чудилось ему. — Асфольд превыше всего!» И не надо никаких юнитов. Никаких, к дьяволу, юнитов! Непростое экономическое положение и грамотная политическая кампания. И сильный сосед под боком, пылающий родственными чувствами.

Оседлать недовольство, направить его в нужное русло. Тем более, что есть ветераны, бредящие былым величием, и юнцы, которым это величие расписывают в красках.

Искин нашел пустую лавочку под каштаном. Мимо прошла пожилая парочка. Проехал фургон санитарной службы. Мальчишки погнали мяч по тротуару, азартно выкрикивая: «Я — Синделар! А я — Бицан!»

Искин закрыл глаза. Время еще было. До Криг-штросс оставалось пройти метров триста, это самым медленным шагом — ну, пять, ну, десять минут. А у него — как минимум, час в запасе. Можно еще штрудель доесть.

Нет, понятно, Остмарк получит импульс развития, думал он, тиская в кулаке горло бумажного пакета. Штерншайссер, по крайней мере, на первых порах, поддержит менее развитого соседа деньгами и преференциями. «Австро-даймлеры» и «штейры», пожалуй, почаще замелькают на улицах городов, серьезно возьмутся за Штирию и Альпы. У местных фермерских хозяйств охотно будут скупать сыры и колбасы.

И ладно бы в этом не было никакого подтекста. Он он есть. Остмарк исчезнет с политической карты как самостоятельный субъект.

А далее — что? Далее необходимо будет уезжать. К морю.

Искин усмехнулся. Беженцев объединение коснется сразу же. Списки есть, службы под боком. Чтобы хайматшутц обошла этот вопрос стороной? Что вы, что вы! Ведь столько интересных людей осело в Остмарке и даже не заглядывает на родину! Вообще, Остмарку жуть как не хватает своих концентрационных лагерей! Под это дело можно использовать карантинные базы. Очень уж удачно то, что они есть. Ах, чего вы боялись? Юнитов? Смешно. Право слово, не того вы боялись.

И, конечно, на полную заработают старые и новые заводы. Их продукция по отчетам для международной комиссии будет проходить как сельскохозяйственная и железнодорожная техника, арматура и инвентарь, посуда и строительные материалы, но на самом деле…

Или я не прав? — спросил себя

Искин. Он принялся всухомятку поедать штрудель. Ягодное желе кислило на языке.

Допустим, Остмарк и Фольдланд объединяются. Цель этого объединения? Логично — стать сильнее. Получить дополнительные человеческие, мобилизационные, производственные ресурсы. Для чего? Ну, первое, построить империю. Воссоздать древний Асфольд. А чем был известен Асфольд? Подмял под себя чуть ли не всю Европу.

В каждой газете, из каждой радиоточки: несправедливое поражение! Унижение народа!

На что играет? На реваншистские настроения. Митинги, ораторы, марширующий по улицам городов хаймвер — к чему? Все к тому же. Ладно, возможно, цель объединения — самая благая. Не игнорировать же волеизъявление народных масс? Там дойчи, здесь остдойчи. И императоры опять же совсем недавно были одни на двоих, и Барбаросса века назад был общий, и Священная Римская Империя простиралась от Альбиона до Хазарского моря со столицей во Франкфурте.

А далее? Начнется давление на Данск, на Шведское королевство, на Франконию, на Богемию, на Италию с ее манерным дуче. Скажете, нет? Скажете, что Штерншайссеру будет достаточно и Остмарка? Позвольте вам не поверить.

Штерншайссеру даже Европы будет недостаточно. Он смотрит на Африку, он смотрит на Индию, он щерится на Красный Союз.

От близкого, вот-вот грозящего разгореться пожара второй в двадцатом веке войны, более грандиозной, более жуткой, чем первая, у Искина мурашки побежали по плечам и спине, а кожу на затылке стянуло, словно кто-то холодными пальцами поставил невидимые скрепки.

Ах, черт! — вспомнил невпопад он. Я же через клинику хотел идти! Он оглянулся в начало улицы. Или оставить клинику на завтра? Пожалуй, если он сейчас направится к Берштайну, то в «Тиомель» к восьми уже не успеет. Опоздать на первое свидание? Искин качнул головой. Впрочем, ему же известен телефон клиники. Он может позвонить из ресторана или телефона на улице и записаться у Труди в очередь.

Решено, клиника откладывается, у него еще визит в парикмахерскую значится в планах. Искин пощупал ладонью челюсть. Побриться. Времени на стрижку уже не хватит. Разве что на удаление отросших косм электрической машинкой. Так вот пребываешь в уверенности, что у тебя целая вечность впереди, а на поверку оказывается, что ты уже в чудовищном цейтноте. Зря он позволил себе слушать болтовню пьяного Морица. Тот не сказал ничего, о чем Лем не имел собственного мнения.

Искин поднялся. Он приметил на противоположной стороне улицы за швейным ателье вывеску парикмахерского салона. Мимо пробежали несколько парней и, приблизившись к дому у Искина за спиной, загорланили непристойную песню. Грета, Грета, у меня есть медная монетка, я отдам ее тебе за поцелуй. Дальше следовало, что поцелуя мало за блестящую медную монетку, покажи, Грета, что у тебя под юбкой…

Судя по звуку, из окна в ответ кинули цветочный горшок.

В парикмахерской было пусто, мастер, упитанный, лысый, пучеглазый, коротал время за чтением «Wiener Zeitung» и при появлении Искина лишь поднял глаза над обрезом газеты.