Точка

Кокоулин Андрей Алексеевич

Искин сосредоточенно помял пальцами девчоночьи бицепс, трицепс, дельтавидную мышцы.

— Сознание не пропадало?

— Нет.

— Когда закрывала глаза, под веками слова, обозначения не вспыхивали?

— Нет.

Искин остановил руку. Теперь ему надо было, чтобы никто и ничего не заметил. Поэтому он заговорил, чуть сильнее сжав плечо Агне:

— Насколько мне известно, по всему городу в течение месяца прокатилась волна выступлений молодежи. Это так?

Он повернул голову к инспектору.

— Не могу вам сказать ничего определенного, — ответил тот, то

ли в силу того, что не был уполномочен выдавать служебную информацию, то ли просто не владел теми данными, что находились в распоряжении санитарной службы и Мессера. — Это не самый лучший район города. Много беженцев. Среди беженцев много подростков. Они периодически попадают к нам в участок. Вот и все.

— Тем не менее, — сказал Искин, — есть основания полагать, что большая часть тех, кто буянил в городе, в том числе, и местные студенты и школьники, подверглись заражению юнитами. Я знаю это со слов одного из санитарных инспекторов, которые сейчас забирают всех, у кого выявлены колонии, в карантинные центры. Считается, что они находятся под управлением фольдландовской программы по саботажу городской инфраструктуры.

— Вы серьезно? — спросил Хартиг.

— Да, — сказал Искин.

Одновременно он дал команду своим мальчикам, и те тонким щупом-усиком проникли под кожу Агне.

Девушка дернулась, но не вскрикнула, прикусив губу.

— Что? — приблизив лицо, спросил Искин.

— У вас ноготь, — тихо сказала Агне. — Он меня царапнул.

— Прости. Потерпи еще минутку.

Ему казалось, он непростительно долго держит руку. Подозрительно? Еще как! Три человека смотрят на то, что ты делаешь, во все глаза. А юнитам нужно время, около тридцати секунд, чтобы пробраться к легким, сердцу, шейному отделу позвоночника.

Чтобы найти.

— Господин Искин…

— Да-да.

— Что вы делаете? — спросил Хартиг.

— Слушаю, — сказал Искин, начиная врать. — Иногда колонии близко к поверхности кожи формируют накопители, они прощупываются, но также их можно опознать по легкому биению, оно как пульс, только мелкий, едва уловимый. Достаточно какое-то время подержать подушечки пальцев, и его можно ощутить. При должном, конечно, навыке.

— Ощущается?

— Нет.

Искин вздохнул и встал, оставляя усик, его остатки в Агне. Несколько минут — и тысяча-другая юнитов распадется на элементы, которые потом выйдут из тела девушки с мочой и потом. Никакой опасности.

— Так что? — обратился к нему Отерман.

— Здорова, — сказал Искин. — Никаких колоний я не выявил.

Тряхнув рукой, Агне распустила рукав к запястью. Она с вызовом посмотрела на сидящего за столом инспектора.

— Все? Я свободна?

— Погоди, — сказал Хартиг, оттянув шарф на шее. — Господин Искин, вы можете постоять в коридоре. Нет, лучше во дворе, — он расписался в бумажке и передал ее Лему. — Ваш пропуск. Йоцке, вы тоже свободны.

— Слушаюсь, господин инспектор.

Вахмистр взял «под козырек» и открыл перед Искиным дверь.

— Спасибо, — сказал, выходя, тот.

— Э-э… господин доктор, — придержал его полицейский, когда они оказались в коридоре. — Про заразу вы точно знаете?

— Да.

Вахмистр помялся.

— У меня сын недавно словно с ума сошел. Пропадает где-то вечерами, возвращается пьяный. Литературку почитывает, знаете, не совсем понятную. Не марксистскую, не коммунистическую, но… даже не могу сформулировать. В общем, о скрытом, о неявном среди нас, не поймите меня неправильно.

Искин пропуском почесал висок.

— И что?

— А вдруг это и есть зараза? — вытаращил глаза Йоцке.

— Вряд ли, — сказал Искин. — Заражение тем и характерно, что человек до включения программы ведет себя совершенно обычным образом, иногда даже не догадываясь, что он инфицирован. Да и сам период работы юнитов имеет узкие временные границы. Верхний предел — около двадцати часов. Ваш сын, скорее всего, просто увлеченный молодой человек. Очень многие сейчас обращают свое внимание на эзотерику.

— Куда?

— На скрытое, как вы говорите.

— Да? — вахмистр, немолодой, грузный, застыл, глядя внутрь себя. — То есть, с этой стороны мне бояться нечего? — спросил он, подняв глаза на Искина.

— Думаю, нет.

Отдав пропуск дежурному офицеру, Искин вышел во двор. Вымытая машина блестела, вторую под шланг отогнали чуть в сторону. Сквозь листву тянущихся к небу буков и тополей побрызгивало солнце.

Искин дошел до ограды, присел на каменный выступ, упираясь спиной в прутья. Ему необходимо было подумать. Он закрыл глаза. Так-так-так. Очень интересно. Внучка Отермана оказалась чиста. Ребята-юниты не нашли даже тени колонии. Что это значит?

Ничего, ровным счетом.

За день, пожалуй, колония выводится начисто. Кинбауэр когда-то ставил это в несомненный плюс технологии. Мол, у врага даже не будет доказательств, что она была использована. Юниты выполнили свою задачу и распались. Что предъявлять? Соли и шлаки? Повышенное потоотделение? Именно этим во многом объяснялась паника, охватившая всю Европу. Но Мессер говорил, что колонии у пойманных молодых хулиганов были своевременно обнаружены. Успех? Успех. Только не значит ли это, что у них была расширенная программа? Или она просто не успела завершиться? Впрочем, и у Кинбауэра не всегда колонии выводились гладко. А тут еще юниты битые, не стоит об этом забывать.

Но что интересно: кто-то вдруг решил проверить погромщиков на магнитоне. Это было знание или наитие? Может быть, паранойя? Тогда он к этому неизвестному человеку должен испытывать чуть ли не родственные чувства. Он тоже параноик.

Искин потер лицо ладонями. Дьявол, откуда эти юниты вообще взялись? У Агне нету, а у Паулины и многих других есть.

У Стеф тоже есть… были. Что она говорила в такси? Она что-то же говорила в такси! Нет, кажется раньше…

Искин зажмурился, вспоминая. Он захлопывает дверцу… Нет, в салоне, когда еще десять марок… И море все дальше, все дальше… Черт, не вспомнить! Зря еще усик, перестраховываясь, оборвал. Потери юнитов составили три тысячи четыреста девятнадцать особей. Мальчики вовсю восстанавливали поредевшую колонию и требовали сладкого. Ш-ш-ш, сказал он им, будет, будет вам пирожное.