Только ты
Шрифт:
— Может быть, ему просто нравятся острые ощущения от погони.
— Может быть, он более самоотверженный, чем ты думаешь.
— Я готов поспорить.
Она тяжело вздохнула, и я знал, что разочаровал ее, закончив спор в ничью, вместо того чтобы выиграть или проиграть. В любую другую ночь, я бы продолжил спор, но со мной происходило что-то странное, что-то, что заставляло меня желать сократить расстояние между нами, опрокинуть ее на стойку, просунуть руки под ее мягкий белый свитер, посмотреть каково это, когда ее ноги обернуты
Выпроводи ее, пока не сделал что-то глупое.
— Эй, у тебя есть печенья с предсказаниями? Я их сразу не заметила, — она потянулась к маленькому целлофановому пакету.
— Забыл о них.
— Я могу взять одно?
— Ты можешь взять два.
Она вытащила одно и открыла:
— «Корабль в гавани безопасен, но корабли строят не для этого».
— Очень глубоко.
Она проигнорировала меня и перешла к следующему:
— «Тебе нужно разбивать свое сердце, пока оно не откроется». Хм. Я не хочу опасного корабля или разбитого сердца.
Я рассмеялся над грустным выражением ее лица.
— Это не смешно, — сказала она, запихивая кусочки печенья в рот. — Это означает, что я обречена быть несчастной. И умру в кораблекрушении.
— Это означает, что ты все принимаешь близко к сердцу, — я положил свой стакан в раковину. — Так, завтра рано утром мне нужно быть в спортзале.
— Ухожу. Сколько сейчас времени? — она положила остатки печенья в рот и оттряхнула руки.
Я проверил цифровые часы на микроволновой печи.
— Сейчас 11:11.
— О! Загадай желание! — ее лицо засияло.
— Что?
— Сейчас 11:11, ты должен загадать желание, — она закрыла глаза на пару секунд, ее губы двигались, словно произнося молчаливую молитву. — Ты сделал это?
— Нет, — я засмеялся.
— Нейт! Поторопись! Загадай желание, — она взглянула на часы и взволнованно хлопнула в ладоши.
— Я не хочу этого делать.
— Сделай это ради меня. И делай это быстро, пока не стало 11:12.
На этот раз настала моя очередь закатывать глаза, но втайне я загадал, чтобы следующий парень, в которого она влюбится, полюбил ее так, как она заслуживала, и она была бы счастлива. Я не закрывал глаза и не шевелил губами, поэтому она понятия не имела, загадал я желание или нет.
— Ты загадал? — она внимательно на меня посмотрела.
— Да.
— Ради меня?
— Да.
— Что ты загадал? — на секунду ее рот распахнулся.
— Хорошая попытка, мисс Катастрофа, — я начал смеяться, пока выходил из кухни. — Даже я знаю, что нельзя произносить желания, если хочешь, чтобы они сбылись, — титры все еще шли по телевизору, и я взял пульт, чтобы его выключить.
— О, теперь ты веришь в желания? — она села на диван и сняла свои пушистые тапочки.
Нет, — хотел я сказать ей. Я не верю, потому что давно узнал, что желания, молитвы и надежды ничего не значат. Никто их не слушает. Но я не сказал ей не только потому, что она смотрела на меня с моим любимым выражением лица, и я не мог ей сопротивляться, но и потому, что в тот самый момент я услышал шум в холле.
Странный и ужасный звук.
Затем я услышал это снова — безошибочный звук вопля ребенка.
Я посмотрел на Эмми.
— Ты это слышала?
— Да, — сказала она, натягивая тапочки. — Это ребенок?
— Вряд ли. Чей этот ребенок? — мы с Эмми единственные, чьи квартиры выходят в этот холл.
— Возможно, кто-то смотрит фильм на сильной громкости, — предположила она.
Но потом мы услышали это снова, и на этот раз это был не единичный крик, а жалобный вой, который не останавливался.
— Нам лучше посмотреть, — встала она.
Я знал, что она права, но у меня было ужасное, болезненное чувство в животе. Эта тревога с раннего возраста превратилась в огромное болото чистого ужаса.
Эмми подошла к двери и открыла ее. Затем она ахнула.
— Боже мой.
— Что там? — парализованный страхом, я не двигался.
— Иди сюда.
Неохотно я подошел к двери и посмотрел через плечо Эмми на кричащего ребенка, который, очевидно, был оставлен у моего порога.
— Боже мой! Какого черта?
— Тсс. Он может тебя слышать, — Эмми вышла в холл, и уставилась на малыша, который плакал и размахивал маленькими кулачками. Он был укрыт одеялами и лежал в каком-то автокресле с пластиковой основой и ручкой сверху. Рядом с ним стояла сумка, наполненная белыми, розовыми, а также пушистыми вещами.
Меня затошнило.
— Боже, — Эмми опустилась на колени рядом с ребенком, и начала шептать утешительные слова. Она сняла с него шапочку и убрала с лица сумасшедшие темные пучки волос. — Это ребенок.
— Я заметил, — я прислонился к дверной раме. — Но что он тут делает?
— Не знаю, — сидя на коленях, Эмми посмотрела вниз по коридору, но вокруг никого не было. Поднявшись на ноги, она взяла ручку от сидения и, застонав, потянула его, хотя ребенок не выглядел так, будто бы мог весить больше, чем бутылка виски. Она снова уставилась на автокресло, нахмурившись, изучая ручку. Затем нажала на какой-то рычаг или кнопку, и сиденье отделилось от основания.
— Ух. Ладно, возьми сумку с сидением и принеси его мне.
— Зачем? — я все еще стоял там, держа руки на дверном косяке, как будто хотел заблокировать ей вход. Что, конечно, я и делал. Этот ребенок был предвестником зла. Я чувствовал это.
Эмми уставилась на меня, изо всех сил пытаясь двумя руками удержать люльку. Ребенок продолжал выть.
— Что ты имеешь в виду? Этот малыш здесь не случайно. Мы не можем оставить его здесь.
— Возможно, его просто забыли. Почему бы нам не оставить все, как есть?
— Да ну тебя, Нейт, — Эмми закатила глаза. — Он тебя не укусит и не заразит или чего ты там боишься.