Только Венеция. Образы Италии XXI
Шрифт:
Флоренция в наиболее динамичные для развития обеих республик времена, в XIII–XIV веках, не была врагом Венеции, лишь конкурентом. Интересы двух городов имели разный вектор – главные операции Венеция проворачивала с Востоком, а Флоренция – с Западом, ссужая деньгами французских и английских королей и узурпировав рынки Бургундии и Фландрии. К тому же Флоренция была континентальной и сухой, а Венеция – приморской и мокрой, и стихия Флоренции была земля, твёрдая и определённая, а Венеции – вода, изменчивая и непостоянная. Как земля и вода, они во всём были друг другу противопоставлены, но отвлечённо. Между венецианцами и флорентинцами никогда не было той ненависти, что существовала между венецианцами и генуэзцами или флорентинцами и сьенцами, пока Венеция не направила свои интересы на Терраферму, Terraferma, Твёрдую землю, как называются области, принадлежавшие республике на материке. Произошло это около 1337 года, и первоначально Венеция атаковала нелюбимых всей Италией потомков Кангранде делла Скала, называемых Скалиджери, Scaligeri, по-русски транскрибируемых как «Скалигеры». Флорентинцы веронского Кангранде, приютившего политического диссидента Данте отнюдь не из одной любви
С приобретением веронских владений венецианцы приблизились к Эмилии-Романье, откуда – два шага до Тосканы, и это уж флорентинцам никак не могло понравиться. С начала XV века начинается длинная интрига венецианско-флорентийского противостояния. Флорентинцы, быть может в силу своей земной природы, сухой и определённой, всегда были более страстными и непримиримыми, чем венецианцы. Из-за страстности Флоренцию всё время что-то раздирало – венецианцы, в силу водной подвижности, были менее определённы, но более едины. Венеция на долгие годы становится прибежищем флорентийских диссидентов (обратите внимание, никаких венецианских диссидентов не было), и через них республика всё время старалась установить контроль над Тосканой. Одним из этапов борьбы был поход, организованный венецианцами против Флоренции в 1467 году, и закончившийся битвой при Молинелле, battaglia della Molinella, самым крупным сражением XV века в Италии. В ней-то как раз и отличился Альфонсо Неаполитанский, с которым Катерина Корнер, figlia adottiva, невеститься вздумала. Битва при Молинелле закончилась вничью, но вничью, невыгодную для Венеции. Республике пришлось распроститься с мечтой установления власти своих ставленников во Флоренции, но интриги множились и привели к созданию Камбрейской лиги, когда против Венеции объединилась чуть ли не вся Европа – император Священной Римской империи Максимилиан I, папа Юлий II, французский король Людовик XII и король Кастилии, Арагона, Неаполя и Сицилии Фердинад II, прозванный Католическим. Представители держав сошлись в Камбре на саммит 10 декабря 1508 года, решивший с Венецией покончить, и к ним присоединились почти все итальянские государства.
Вот ведь как Венеция к 1500 году всех достала! Война Камбрейской лиги длилась восемь лет, она была частью так называемых Итальянских войн, развёрнутых на Апеннинском полуострове Францией, Испанией и Священной Римской империей и начавшихся со смертью Лоренцо Великолепного в 1492 году. Итальянские войны длились более полувека, сам чёрт в них ногу сломит, считается, что они привели к стагнации Италии, но это не так. Разобраться в многочисленных событиях, в образованиях и распадах различных союзов, а также в истории предательств, жестокостей и подлостей, коими это время для Италии является, ещё никто не смог, и мне сейчас важно отметить только то, что Венеция, хотя и находилась на краю гибели после поражения от французских войск в битве при Аньяделло 14 мая 1509 года, всё же выстояла благодаря решительности и сплочённости и вырулила с помощью дипломатии из вроде как совсем безнадёжной ситуации, сохранив Терраферму.
В конце концов, война Камбрейской лиги закончилась её распадом и созданием Святой Лиги в 1511 году, объединившей Венецию, папу Юлия II, Фердинанда II, а также швейцарских конфедератов и Генриха VIII Английского, выступивших против французского короля – теперь все французов ненавидели. Западные границы Венецианской республики с тех пор никто не нарушал, и венецианцы сосредоточились на угрозе со стороны Османской империи, к появлению которой, ослабив Византию, они сами же и приложили руку. Венеция из Итальянских войн как бы и выпадает, поддерживая Святую Лигу, затем превратившуюся в союз Испании, Ватикана и Венеции против турок, а Флоренция как раз в это время переживает самый печальный период своей истории после смерти Лоренцо Великолепного. Савонарола, неприятности с французами, республиканские судороги: после сложной борьбы наследников за власть, Медичи, враги Венеции, окончательно утверждаются лишь в 1530 году, а в 1532-м Алессандро Медичи провозглашает себя Великим герцогом. Вроде как Флоренция снова играет на итальянской сцене, и вот тут-то и подарок всем соперникам – всего через пять лет происходит убийство герцога, снова расшатывающее флорентийскую стабильность. Все планы захвата власти и установления диктаторской охлократии, вынашиваемые Лоренцаччо, провалились, но всё равно его существование было прямой угрозой Козимо I, наследовавшему Алессандро.
Церковь ди Сан Джованни Эванджелиста
Легко представить, как взвешивал Совет Десяти все «за» и «против» приёма Лоренцаччо и как потом всё же решил оказать ему поддержку, «на всякий случай». Деятельность Лоренцаччо в изгнании была весьма активна, и вдобавок к политическим интригам он написал «Апологию», трактат в своё оправдание и в защиту тираноубийства, полный рассуждений о Бруте и тому подобного сора, обычно называемого «гуманистическим». Писания Лоренцаччо занудны, как и большинство трактатов флорентийских гуманистов, но среди республиканцев XVIII века его произведение, как раз только в 1723 году и изданное, пользовалось большим почтением. Факты, говорящие о хитроумии, продажности и развратности Лоренцаччо, вступают в какое-то вопиющее противоречие с патетикой «Апологии», и своей двуличностью он уж так всех достал, что венецианцы позволили его зарезать, так как убедились, что практической пользы от Лоренцаччо ноль, а проблем масса. Убийство Лоренцаччо означало конец венецианским попыткам влияния на Флоренцию, но то, что Венеция совершенно безнаказанно могла держать у себя Лоренцаччо, а могла, когда сочла нужным, позволить его убить, свидетельствовало об окончательном утверждении status quo Террафермы и взаимоотношений Венеции с остальной Италией, – могущество Венеции стало неоспоримым. Но вот тут-то, когда владение Террафермой придало Венецианской республике основательность, и обладание землёй, то есть недвижимостью, как бы материализовало изменчивое и непостоянное морское могущество Венеции, республика и садится на мель, как большая разукрашенная галера, чтобы застыть и уже больше не двигаться.
Что ж, о чём ещё и размышлять, как не о Терраферме, на сухопутном Кампо Сан Поло. После убийства Лоренцаччо все политические разборки двух республик ушли в землю, зато оформилось идеологически художественное противостояние Флоренции и Венеции как двух главных художественных центров Италии. Выразилось оно в противопоставлении двух школ: тосканской, ценящей рисунок прежде всего, и венецианской, ценящей в первую очередь цвет. В то время как для Флоренции самым важным было композиционное построение, то есть рациональность, то для Венеции важнее колорит, то есть интуитивная поэзия. К XVIII веку старые споры о приоритете рисунка или цвета усилились, и они живы и в наше время, потому что противопоставление флорентийского типа картины, storie, венецианской poesie стало притчей во языц?хъ всех искусствоведов, так что до сих пор искусствоведы ещё разбираются, кому больше нравится Венеция, а кому – Флоренция. Я бы это противостояние определил как противостояние двух стихий – может ли быть одна стихия лучше или хуже другой? – или как противостояние мокрого и сухого, и:
«Близился праздник Святого Иакова, чьё имя я ношу, и дня за три-четыре перед ним М. М. подарила мне несколько локтей серебряных кружев; их я должен был надеть накануне. Явившись к ней в красивом одеянии, я сказал, что завтра приду просить у неё денег взаймы: больше мне некуда было податься, а М. М. отложила пятьсот цехинов, когда я продал бриллианты.
В уверенности, что назавтра получу деньги, я провёл весь день за картами и неизменно проигрывал, а ночью проиграл пятьсот цехинов под честное слово. Когда стало светать, отправился я успокоиться на Эрберию, Зеленной рынок. Место, именуемое Эрберией, лежит на набережной Большого Канала, что пересекает весь город, и называется так оттого, что здесь и в самом деле торгуют зеленью, фруктами, цветами.
Те, кто отправляется сюда на прогулку в столь ранний час, уверяют, будто хотят доставить себе невинное удовольствие и поглядеть, как плывут к рынку две или три сотни лодок, полных зелени, всевозможнейших фруктов и цветов, разных в разное время года, – все это везут в столицу жители окрестных островков и продают задёшево крупным торговцам; те с выгодою продают товар торговцам средней руки, а они – мелким, ещё дороже, и уж мелкие разносят его за самую высокую цену по всему городу. Однако ж венецианская молодёжь ходила на Зеленной рынок вовсе не за этим удовольствием: оно было только предлогом.
Ходят туда волокиты и любезницы, что провели ночь в домах для свиданий, на постоялых дворах или в садах, предаваясь утехам застолья либо азарту игры. Характер гульбища этого показывает, что нация может меняться в главных своих чертах.
Венецианцев старых времен, для которых любовные связи были такой же глубокой тайной, как и политика, вытеснили нынче современные венецианцы, отличающиеся именно тем, что не желают ни из чего делать секрета. Когда мужчины приходят сюда в обществе женщины, они хотят пробудить зависть в равных себе и похвастать своими победами. Тот, кто приходит один, старается узнать что-нибудь новенькое либо заставить кого-нибудь ревновать. Женщины идут туда больше показаться, нежели поглядеть на других, и всячески стремятся изобразить, что не испытывают ни капли стыда. Кокетству здесь места нет: все наряды в беспорядке, и кажется, напротив, что в этом месте женщинам непременно надобно показаться с изъянами в убранстве – они как будто хотят, чтобы всякий встречный обратил на это внимание. Мужчины, ведя их под руку, должны всячески выказывать скуку перед давнишней снисходительностью своей дамы и делать вид, будто нимало не придают значения тому, что красотки выставляют напоказ разорванные старые туалеты – знаки мужских побед. У гуляющих здесь должен быть вид людей усталых и всей душой стремящихся в постель, спать.
Погуляв с полчаса, отправляюсь я к себе в дом для свиданий, ожидая, что все ещё в постели. Вынимаю из кармана ключ – но в нём нет нужды. Дверь открыта; больше того, сломан замок».
Эрберия, Erberia – это Риальто времён Казановы. Описание рынка в Histoire de ma vie – одна из чудеснейших картинок венецианского сеттеченто, похоже на сценку Пьетро Лонги, художника, теперь считающегося воплощением венецианского XVIII века, но даже и лучше: у Казановы, в отличие от Лонги, который весь – «милый вздор комедии звенящей» и «дух мелочей, прелестных и воздушных», есть извечное переживание: «кончен пир, умолкли хоры, опорожнены амфоры, опрокинуты корзины, не допиты в кубках вины, на главах венки измяты». Настроение Венеции. Прогулка по Эрберии, галантная зарисовка «весёлой лёгкости бездумного житья», предшествует аресту и заключению, и «сломан замок», завершающее утреннюю идиллию на Риальто, звучит гениально – прямо финал моцартовского «Дон Жуана, или Наказанного развратника» или «Шагов Командора» Блока: