Том 1. Рассказы и повести
Шрифт:
— Да кто приказывает-то?
— Мой граф.
— Какой такой граф?
— Я управитель майората Илларди.
— Граф Илларди? Разве у графов Илларди и в наших краях имения есть?
— У них повсюду имения, они во всех пятидесяти двух комитатах у себя дома.
— Барин, он и в аду барином остается, хе-хе-хе, так, что ли, братец?
— Да вроде так.
— Ну и ну… Теперь-то понимаю, как не понять. Кто-то из твоих графов депутатом хочет заделаться, а тебя вперед послали дорогу прокладывать. Вот моя рука, ради тебя и я за него свой голос отдам. Ну же, чокнемся!
Вновь зазвенели бокалы. Господин Калап совсем размяк, очень уж ему по вкусу беседа пришлась. Сейчас из него можно было веревки вить.
— То ли сам старый граф, то ли зять его, пока точно не знаю, — заговорил Миклош. — Знамена мне завтра привезут. Старый граф письма одного ждал, прежде чем имя на них напечатать. Письмо прибыть должно было через день после моего отъезда; значит, знамена я завтра получу.
— Э, чего бы другого хватило! Знамена да имя дело десятое, но раз я сказал, значит, с вами буду. Честное благородное слово!
Не ожидая ответа, он ударил затверделой ладонью по руке Миклоша и, словно успокаивая, добавил:
— Слово старого Калапа как Священное писание или, еще того вернее, как контракт.
На губах молодого человека появилась грустная улыбка.
— В этом-то я уверен, но только зря вы поспешили с честным благородным словом. А вдруг раскаетесь?
— Что сказано, то сказано. Да и с какой это стати мне раскаяться? По мне все одно: не тот, так этот. Что поп, что батька.
Миклош сделал большой глоток из кувшина. Ох, и огненный же напиток! Так и ударил в голову. Лицо у него стало красным, как кровь. А может, не от вина он так раскраснелся, а от чувства, что изнутри его грело?
— В великое время мы живем, дядюшка. От великих дел кровь в сердцах кипит.
— По мне, хоть до Страшного суда пусть кипит да паром исходит, — бросил через плечо старик. — Мне-то какое дело до людского нутра? Я только в свином нутре разбираюсь.
— Ну, а как же страна наша?
— Э-э, мне-то что до страны? От ее забот мне ни тепло, ни холодно. Волнует она меня, как эта разбитая трубка. И что мне в том, какой путь она изберет да как правосудие вершить будет человек, скажем, из комитата Бекеш. Мне, братец, все равно, какого деревенского горлопана в парламент пошлют… я их, их в виду имею.
— Ну, а комитатские дела?
— Это совсем другое. Тут и я свое словцо вставлю, а уж когда родичей всех под крыло возьму, тогда посмотрим, что моя воля значит. Комитат совсем другое дело, да и как же иначе… за него я в огонь и в воду пойду.
— Поговорим тогда о комитате. Признайтесь, дядюшка, положа руку на сердце, не кажется ли вам, что по-иному кое-что быть должно?
Господин Калап даже глаза вытаращил.
— Ничего мне такого не кажется, — ответил он с глубоким убеждением.
— Неужели вы считаете справедливым, чтобы сильный слабого угнетал?
Старик, улыбаясь, ответил:
— Да ведь слабый для того и слаб, милый братец, чтобы сильный побить его мог.
Миклош вздохнул.
V
Теория свободы
В комнату вошла старая служанка накрыть на стол. Пока, семеня ногами, она расставляла на домотканой скатерти с красной каймой фамильное серебро, ложки, перечницу, солонку, разные кувшины и так далее, нить беседы вилась дальше.
— Рассудите по совести, — с жаром говорил Миклош. — Почему один человек должен быть лучше другого? Бог сначала сотворил человека, а уж потом — комитат да дворянские гербы.
— Гм! Ну и напрасно!
— Бог всех создал равными, свободными и независимыми хозяевами земли; но некоторые люди извращают его волю, отнимают права у других и превращают их в слуг, хотя им следовало стать братьями.
— Я не я буду, коли ты не выкопал эти дурацкие бредни из какой-нибудь проповеди.
Но юноша его не слушал, а продолжал, все более воодушевляясь:
— Дальше так не пойдет! Свет засияет в окна! Недолго уж будут безнаказанно затаптывать в грязь человеческое достоинство. За вековой грех наступит вековая расплата. Правда, в нынешнем положении не мы виноваты, мы, дворяне, сами того не желая, родились в этом грехе, но исправить черную несправедливость и сбросить тяжкий груз, что давит на плечи крепостных, это уж наш святой долг.
Старик от души расхохотался, очень его развеселило, что «терпкое» винцо так замутило разум юноши. Что там ни говори, а есть в этом вине крепость, и немалая…
— И пусть во всем он будет равен дворянину!..
— Кто?
— Крепостной.
Это уж было чересчур. Калап запальчиво перебил:
— Ну, нет, тут я возражаю. Эй, где мой топорик?..
И в праведном своем гневе он чуть было не начал возражать отнюдь не дворянским оружием, но, к счастью, его усмирила мысль, что тому, кто осмелился высказываться столь крамольно под его кровом, он уже задолжал одну человеческую жизнь.
Лицо Миклоша горело, глаза пылали, грудь бурно вздымалась, и в жилах с бешеной скоростью стучала кровь. Сейчас он чувствовал себя в состоянии раскрошить весь мир, как прогнивший насквозь орех.
— Возражать напрасно, — горячо воскликнул он. — Это уже носится в воздухе! Такие замыслы — порождение самого времени: а что рождено, то будет расти. Колеса времени вращаются, и кто бросится под них, чтобы воспрепятствовать ходу истории, будет смят и раздавлен!
— Да откуда ты набрался всего этого?
— Сейчас и про то расскажу, где взял да зачем говорю. Мы ведь с вами о выборах в парламент беседуем. До сих пор вопрос стоял так: отдать свои голоса тому из кандидатов, кто лучше, умнее, кто больший патриот…