Том 1. Рассказы и повести
Шрифт:
Однако и то, как она отвернула головку, ясно все выразило. Миклош сумел понять это.
Внезапно он вынул ногу из стремени, шагнул к господину Калапу, взял его за руку и долго, молча глядел в глаза.
— Послушайте, дядюшка! Вчера вы обещали отдать мне все, что я пожелаю. Ловлю вас на слове: отдайте мне… Эржике!
Мир перед стариком покачнулся, с просветленным лицом взглянул он в небеса, словно поблагодарить хотел за то, что угадано его тайное желание. Он не мог вымолвить ни единого слова, только бормотал что-то невнятно и жал руку молодому человеку… Да, бог велик! Вот он протягивает руку, чтобы снять тяжкий крест…
— Отдам… Как же иначе, — растроганно вымолвил наконец старик. — Эй, ребята, — крикнул он слугам, — а ну, ведите коня назад в конюшню, а седло на чердак забросьте…
— Нет, этого не надо, — со счастливой улыбкой сказал Миклош.
— Я здесь приказываю… Черт побери! Куда ж эта девчонка запропастилась?
Эх, попробуй-ка ее теперь найти! Убежала куда глаза глядят, как услышала слова Миклоша: ведь они для нее новый мир открыли. Небось рассказывает сейчас розам в саду о чуде, что с ней случилось.
Что же, пусть поговорит, пусть помечтает… Душа ее купалась в мысли, только что рожденной и тотчас уже созревшей. Ведь любовь самый скороспелый плод; она, как золотое яблоко из волшебной сказки, которому только ночь нужна, чтобы расцвести, созреть и уже быть сорванным.
— Давай ее поищем, как-никак и она к этому отношение имеет, — предложил счастливый отец. — Пошли в сад.
И только он собрался открыть калитку, как вдруг она распахнулась, и во двор вошел белобрысый, конопатый молодой человек.
Господин Калап был в таком распрекрасном настроении, что даже смертельного врага с радостью к сердцу прижал бы. Он и конопатого обнял, а тот, не зная, что подумать, так как давно привык, что встречали его обычно неласково, возымел и насчет данного приема некоторое подозрение, а посему счел за благо решительно отскочить в сторону, вырвавшись из мускулистых объятий, а затем, с некоторого отдаления, принялся оправдываться: он, мол, ни в чем на свете не виноват, а если что и случилось, не стоит на нем зло срывать, ведь причина, вероятно, в его принципале, он же всего лишь его скромный и смиренный заместитель.
Старик захохотал на весь двор.
— А, вы, значит, подумали, что я вас придушить хочу, ха-ха-ха! Добро пожаловать, добро пожаловать! Входите, милости прошу! — И, повернувшись к Миклошу, он представил вошедшего: — Этот господин — практикант, служит у его милости господина Мартона Фогтеи, ха-ха-ха!
— Фогтеи? — пробормотал Миклош.
— Да, у моего стряпчего. Вот уж кто умница, сынок! У него в одном мизинце больше мудрости, чем у епископа в голове. Этот Фогтеи и сейчас у меня процессов двадцать пять ведет. Так ведь, господин Лупчек? Ну, скажите, наконец, как там его милость, что он мне передать велел?
Господин Лупчек, поняв, что здесь ему ничто не угрожает, вновь обрел свои естественные манеры, отличавшиеся от неестественных тем, что были они еще более неловкими и угловатыми. Он счел пристойным в качестве введения к своей речи два-три раза кашлянуть.
— Передать они вам ничего особенного не велели, а вместо этого послали запечатанное письмо: после полудня сами будут за ответом.
— Что ж, тогда сходим в дом за очками. Вероятно, какое-нибудь судебное дело не выгорело, ну, да не беда, из двадцати-то пяти процессов где прибавится, а где и отвалится…
Господин Калап нашел очки, водрузил их на нос, снял, протер, снова надел, подошел к окну, где было посветлее, перочинным ножом, не торопясь, поддел печати, ногтем отколупнул их от конверта и по старинной привычке сильным щелчком очистил бумагу от песка. Однако в письме оказался неожиданный сюрприз.
— Да что сегодня, первое апреля? — с некоторым раздражением вырвалось у старика.
— Сегодня второе июня, — равнодушно отозвался Лупчек.
— Послушайте, вы, может, ваш принципал спятил? Лупчек приятно осклабился.
— Да вы знаете, что в письме он просит у меня руки моей дочери?
Миклош порывисто вскочил.
— Сиди, сиди, я и за тебя отвечу, — утихомирил его старик.
Лупчек с жалостью оглядел Миклоша.
— Ах. тысяча чертей! Послушайте, вы, скверную шутку сыграл ваш принципал. Я дочь не в мусорной куче нашел, чтоб первому встречному старому холостяку отдать, который в отцы ей годится! Передайте ему от ворот поворот и… и скатертью дорожка!
Лупчек чуть не лопнул от смеха: очень уж ему по вкусу пришлось, как его господина принципала честили.
— Прошу прощения, но господин принципал, наверно, учитывали то обстоятельство, что ваша честь сочтут положение, занимаемое ими, невысоким, а пятьдесят весен, обременяющих их плечи, чрезмерными. Однако чего они хотят, того добиваются: ввиду вышеупомянутых причин они не поленились снабдить своего скромного заместителя различными аргументами. Так как номер первый не произвел должного впечатления, я имею честь передать вам номер второй.
И господин Лупчек протянул «номер второй» — заверенный протокол решения партии консерваторов, согласно которому господин Мартон Фогтеи выдвигался их кандидатом в депутаты парламента.
Господин Калап прочел бумагу, сложил ее и вернул Лупчеку.
— Поздравляю его милость, но даже в этом случае мы с ним каши не сварим. У меня тоже есть свои аргументы. Во-первых, я не отдам ему дочь потому, что не отдам, во-вторых, не отдам потому, что уже отдал.
— А третий аргумент? — осмелился смиренно напомнить господин Лупчек.
— Ах, этого еще мало? Так я вам вот что скажу: не выводите меня из терпения!
— Этого мало, прошу прощения, конечно, этого мало. Извините, ваша честь, но этого мало, во-первых, потому, что аргументация есть нечто бесконечное, а так как она бесконечна, то вполне естественно не может закончиться окончательно на втором аргументе, во-вторых, этого мало потому, что у нас имеется и третий аргумент.