Том 1. Рассказы и повести
Шрифт:
— Гм! Как же так, воды-то вон сколько!
— Скажи хозяйке, воды мало, не хватает, поднакопить надо. Закрой шлюзы!
Скрежет постав поглотил его сдавленный голос, но Дюри Кочипал все же понял.
— Ага! Но только ведь эдак вода перемахнет плотину и…
— Ты об этом не думай, если на то пошло, я тебе еще и свой шитый шелком кисет подарю…
— Вместе с ковырялкой? С той, стальною?
— Все как есть.
Закрыл Дюри шлюзы и замер, прислушался. Не заметила ли мельничиха, что колесо остановилось? Не выйдет ли да не велит ли снова запустить
Время шло. Никто не появился. Вот и свеча в комнате погасла. И в немой тишине, будто бы далеко, очень далеко, скрипнул ключ в замке.
Дюри растянул в усмешке большегубый рот, оскалив мелкие зубы, и смешливо затряс косматой своей головой, и от этого зубы его показались стайкой вьющихся в черной ночи белых мотыльков.
К полуночи у мельничной плотины сильно поднялась вода, зажатая между скалистыми склонами гор, речка все сильней разбухала, но так как разлиться ей было некуда, она некоторое время билась об плотину, кидалась на крутые берега, а потом покорившись, тихонько повернула назад.
Тут выглянул месяц и провел своими серебристыми волосами по зеркалу бадьского ручья.
Ветер взвыл от удивления: он подул с гор, желая пригладить воду, но вместо этого лишь взъерошил ее! Ивняк, осока и орешник, вздрагивая, склоняли головы и насмешливо перешептывались меж собой: «Эге, а Бадь-то в гору повернул!»
1881
КОНИ НЕСЧАСТНОГО ЯНОША ГЕЙИ
Перевод О. Громова
Сначала Янош украшает покрытую золотистой шерстью шею Бокроша, вплетая ему в гриву сухие кукурузные листья, потом заплетает в косички черную, как смоль, гриву Тюндера, а там очередь доходит и до двух других коней.
Четверка умных животных понимает торжественность момента… Вот и бубенчики подвязаны… Совсем как год назад, когда они примчали в этот дом прекрасную вдову мельника, Клару Вер… И кони горделиво запрокидывают головы, будто они по меньшей мере верховые скакуны вице-губернатора…
Впрочем, принадлежи они хоть самому наместнику, где их кормили бы с золотой решетки розовыми лепестками, а поили из серебряных ведер святой водой Гозонского источника, — и тогда не видать бы им такого житья, как в заботливых руках Яноша Гейи.
Он сам вырастил всю четверку, на его глазах превратились кони в красавцев рысаков. Он поистине выпестовал их: с ревнивой любовью расчесывал им гривы, тщательно промывал для них овес, да еще просеивал его, прежде чем засыпать в торбу. Собираясь дать коням сено или отаву, Янош выбрасывал из торбы все, что могло прийтись им не по вкусу. Зимой он укрывал их теплыми попонами, летом часто купал в реке, а когда его любимцы были еще жеребятами, даже целовал их.
Теперь он их больше не целует, — с тех самых пор, как в доме появилась его молодушка. Видно,
А много ли есть такого на свете, что может сравниться со славою и гордостью Чолто и Бодока!
В девяти комитатах их кони известны, в пятидесяти двух рассказывают об удивительных их статях, о тонких ногах, могучих бедрах и великолепных шеях.
Где бы ни жил знатный вельможа, подбирать для себя четверку добрых рысаков он непременно будет в Чолто или в Бодоке, у тамошних крестьян. А уж там как повезет… Вот старый Пал Чиллом, например, так прямо и заявил беледскому графу, когда тот задумал жениться, что до весны со свадьбой придется подождать, потому что его, Чиллома, жеребчик слишком молод, да и у Яноша Пери тоже не подрос еще для упряжки… А подобных лошадей не сыскать нигде в мире…
Теперь-то, конечно, и они не в диковинку. Янош Гейи познал искусство их выращивать. Он так выходил свою четверку, что, когда она проносится через Чолто и Бодок, все выбегают из домов и, бледнея от зависти, смотрят на это чудо…
Заплел Янош коням гривы и стал надевать на них сбрую. Одна вожжа до того запуталась, что он с трудом ее развязал. Четыре горячих жеребца нетерпеливо били хвостами и перебирали красивыми стройными ногами.
Дверь в конюшню была приоткрыта; в ней показалась прелестная румяная молодка. Яноша она не заметила, да его и вправду не видно было за шеей коня Раро и кормушкой с сеном.
Янош тоже не обратил внимания, как она вошла. Вдруг он услышал ее шепот, раздавшийся совсем рядом… отрывистые слова, смысл которых он почти не уловил. Интересно, с кем это она разговаривает?
— Скажи ему, что я тоже поеду на свадьбу. Ну, а потом… Еще сама не знаю, как все получится…
Янош отчетливо слышал — говорила Клара. Отвечал же ей чей-то надтреснутый скрипучий голос, то и дело прерываемый надсадным кашлем, так что слов понять было невозможно. Однако ответный шепот Клары Янош разобрал:
— На груди у меня будут приколоты два цветка мальвы. Пусть он придет туда… к ямам, где вымачивают коноплю.
Янош выпустил из рук поводья Раро. Громко звякнули о дощатый настил пола нанизанные на поводья колечки, но Янош ничего этого не расслышал. Он слушал другое.
— Если я оброню по дороге красную мальву — пусть остается у себя, если белую — пусть приходит.
Янош Гейи кое-как взнуздал четвертую лошадь. Сердце его сжималось, руки не слушались, — все получалось шиворот-навыворот. Мрачное подозрение тяжелым камнем легло ему на душу. Было время, когда и для него так же вкрадчиво звучал этот голос!
Э-эх, чепуха! Ему ли пугаться слов — бесплотных, пустых призраков! И покорно отдать себя во власть черного подозрения?
Он спокойно вывел во двор взнузданных коней, чтобы напоить их. Клара провожала до ворот какую-то сгорбленную старуху.