Том 1. Рассказы и повести
Шрифт:
Он пытался заняться литературной деятельностью. Но и тут ему не удалось ухватиться за позолоченные крылья успеха. Он написал объемистую книгу об экономике Венгрии, в которую вложил всю душу, все свои знания, — бесполезно! Ни один издатель не пожелал опубликовать ее.
— Для этого нужно имя, имя, понимаете? — твердили ему.
Янош готов был уже отдать свой труд бесплатно, лишь бы он увидел свет. Но все было напрасно. Не помогло и вмешательство Габора Доманди, который последние дни не расставался с большим свертком — рукописью Яноша. Видно, ей была уготована горькая участь: бороться в шкафу дядюшки Габора с пылью и плесенью, так как автор в отчаянии пообещал выбросить ее в огонь, если она попадет ему в руки.
Но этого никак нельзя было допустить. Вдруг в ней окажется нечто, достойное внимания? Кто знает? Ведь издатели, с тех пор как существует мир, всегда отличались глупостью. Стоит вспомнить хотя бы о «Банк-бане» Йожефа Катоны: * вначале никто из них не хотел верить, что это — жемчужина литературы. Яни Фекете — толковый малый, и эта рукопись еще пригодится ему. Поэтому Габор Доманди не позволит Яни бросить ее в печь. В старости человеку жаль всего, даже тех любовных писем, которые огонь давно превратил в пепел. Он рад видеть любую строчку, написанную им в молодые годы. Что уж говорить о целой книге!
Но сейчас доктор Янош Фекете забыл все: и финансы, и национальную экономику.
Кто пребывает в раю, тот не жаждет попасть даже в Академию наук. Кто плавает в медовом море, тому не страшны несколько капель горечи.
Пусть не продвинулся он на служебном поприще, зато каких успехов добился в отношениях с Эржикой! Еще недавно они говорили о своей любви лишь безмолвными взглядами. От этих взглядов словно мурашки миллиардами разбегались по телу, вызывая сладостный зуд; потом последовали робкие прикосновения, пожатия рук, эти «поэтические узы»… рука держит руку, словно два голубя прижимаются друг к другу… от сердца к сердцу идет электрический ток.
Теперь уже дело дошло до поцелуев. Мать в другой комнате распускает вязаную кофту или выговаривает прислуге, — вот тут-то и совершается преступление. Ведь любовь — это цепь, а тому, кто посажен на цепь, терять нечего, так почему бы не стать ему настоящим вором?!
Но чем благосклоннее становилась Эржика, тем больше росла антипатия к нему у почтенной мамаши. Каждый раз, когда старый Доманди со словами: «Иди-ка, братец, поразвлеки немного мою семью», — отсылал его в гостиную, она встречала Яноша убийственным взглядом и беседовала с нескрываемой холодностью, будто хотела сказать: «Для этого нужно имя, имя, имя!»
А если бы она еще знала о намерениях юноши и о чувствах своей дочери, красивой, обожаемой Эржики!
Самый поэтический заговор против родителей, через который проходит каждая девушка, самое упоительное предательство всплывают наружу. Тайная любовь, даже самая счастливая, всегда ищет способов выйти на свет божий, стать достоянием гласности.
Визиты Фекете все учащались, и мамаша Доманди сочла необходимым положить им конец.
— Слышишь, Габор, — сказала она в один прекрасный день мужу, которого держала под башмаком, — я не могу больше терпеть такое положение.
— Какое положение? — лениво спросил он.
— Я истратила полученное от матери наследство, пятнадцать тысяч форинтов, на твое избрание не для того, чтобы ты стал посмешищем. Я думала возвысить этим род Доманди. А что получается?.. Ты плохой отец семейства, Габор, и к тому же плохой христианин. Ты варвар, настоящий варвар, ты губишь самого себя и всех нас.
— Но чем, дорогая Вильма, чем? Скажи, по крайней мере, в чем я виноват.
— В том, что ты глуп и безволен. Весь свет над тобой смеется, а ты и не замечаешь. Люди на тебя пальцем показывают: «Смотрите, вот старый Доманди, один из парламентских дубов. Он даже рта не смеет открыть». Я умру от стыда, Габор, если это будет продолжаться, и дочь захиреет, сведет себя в могилу… Нет у тебя души, Габор, нет, нет, нет…
Почтенный Габор Доманди, отложив в сторону свою трубку с длинным мундштуком, скрестил руки на груди и с кислой миной пробормотал:
— Ты хоть скажи мне, что я должен делать?
— Посмотри на себя. Кто ты такой? Нуль. Кто к тебе ходит, с кем ты дружишь, какое положение в обществе занимаешь? Никакого. К тебе ходят несколько нищих депутатов без роду-племени, но даже у них ты не пользуешься авторитетом. Они пьют твое вино, обыгрывают тебя в карты. Для дурака и деревянные деньги хороши, а для тебя и это почет. Дальше. Много ли ты сделал для нас, твоей семьи? Ничего. Сумел ли превратить наш дом в светский салон, сумел ли открыть передо мной и своей дочерью двери в те круги, которые соответствуют нашему воспитанию и происхождению? Нет, Габор, ты идешь по ложному пути, ты на краю пропасти!
— Жена, не мучай меня! Мне уже надоело…
— Что тебе надоело? Безделье, игра в карты или вечная эта спячка? Что тебе надоело из этих трех занятий? Ну? Не отвечаешь? Нечего тебе сказать! Ах, Габор, возьми себя в руки и не становись могильщиком своей семьи. У тебя честное, доброе сердце, и ты меня поймешь. Если же нет, тогда пеняй на себя, тогда развод… И чем скорее, тем лучше!
— Вильма, Вильма, успокойся! Ведь я всегда тебя слушаюсь, всегда ценю твои советы.
— Вот это другой разговор. Садись рядом и слушай. Ты должен произнести речь в парламенте!
— Но, дорогая, я не сумею…
— Как я сказала, так и должно быть. Пожалуйста, дорогой старичок! Это необходимо для твоей семьи, для меня.
— Но у меня нет никаких идей.
— Не может этого быть.
— Честное слово.
— Значит, ты отказываешься? — яростно вскричала жена.
— Нет, нет, — простонал Габор Доманди. — Я только прошу: избавь меня от речей, если можно. Ну какая тебе польза от этого?
— Какая польза? Не прикидывайся простофилей. Ты сам отлично знаешь какая. Человек может возвыситься двумя путями: с помощью состояния или благодаря политическому весу. Поверь, дорогой мой, совсем по-иному будет смотреть на тебя свет, если однажды увидит твою речь в газете. Сначала крупными буквами: «Габор Доманди» — а затем: «Уважаемый парламент!» — и так далее. Ох, Габор, как это красиво — быть политическим деятелем. Как это почетно, лестно!
Старик что-то уныло пробормотал.
— Отвечай же! Да или нет? — наседала жена.
— Да, дорогая Вильма! — пролепетал Доманди. — Как-нибудь весной.
— Нет, теперь, завтра или послезавтра! Даю тебе сроку не больше четырех дней. Теперь или никогда!
— Но послушай, мой ангел, сейчас в парламенте ведутся очень трудные, очень сложные дебаты, надо быть семи пядей во лбу, чтобы выступать теперь… Ты ведь знаешь, я не очень-то люблю книги.
— Какие там сложные дебаты! Не пытайся меня обмануть. Я тоже читаю газеты и знаю, что делается в парламенте. Обсуждают финансовый вопрос. Вот ты и выскажешь свои мысли…