Том 1. Рассказы и повести
Шрифт:
Перевод И. Салимона
О том, как его милость почтенный Габор Доманди стал депутатом парламента, знает только домандский погребок. Да кое-что мог бы порассказать Муки Цибере, известный кортеш *, который перетаскал сюда немало сотенных банкнот от г-жи Доманди, чтобы убедить общественное мнение в высоком призвании ее мужа.
Одним словом, его избрали, и вот уже два года он восседает на скамье мамелюков *, глядя вокруг полусонными, осоловелыми глазами, а то и вовсе засыпая.
О большой политике он никогда в жизни не думал. Пить, есть и спать —
Нет, благородный и славный Габор, который, кстати, был самым богатым и самым влиятельным отпрыском всего рода Доманди, никогда не мечтал о такой высокой чести, которая пристала лишь тем дворянам, что разъезжают на четверке лошадей.
Итак, все это дело затеяла его благородная супруга. Именно она решила вынести славу рода Доманди за пределы комитата. Ведь маленькая Эржи выросла из коротких платьиц, и ей пора уже появиться на столичных балах. Так что расходы по выборам непременно должны окупиться. К тому же как красиво это будет звучать, когда почтительно склонившийся лакей доложат: «Супруга и дочь депутата Габора Доманди!..» Это совсем не то, что быть женой помещика и вывозить дочь в семейной бричке на бал в Сурдок.
Одним словом, Габор Доманди, который некогда «из-за отсутствия способностей», выражаясь его же словами, не осмелился принять должность уездного начальника в Бойке, по наущению своей супруги два года назад стал депутатом парламента. С этих пор он поселился в квартире на улице Зерге вместо с женой и дочерью, каждый божий вечер играл в клубе в тарокк *, а каждое божье утро читал газету «Элленёр» *, которую выписывал в двух экземплярах, и никогда не пропускал ни одного заседания в парламенте, хотя смертельно скучал там. Благодаря всему этому Доманди наконец понял, что не так уж трудно быть членом парламента.
Но если не трудно, то и не легко. Мания величия подмешала в его рюмку немного горечи. Дело не в том, что хозяйство, отданное в чужие руки, все больше разорялось и разваливалось, и не в том, что иногда его основательно обирали почтенные депутаты-приятели, играя в карты. Не очень-то его огорчали и большие расходы по домашнему хозяйству. Этим занималась его супруга Вильма, а она женщина умная, умнее любого вице-губернатора, и знает, что делает, если разоряется, ведь в доме дочь на выданье… Старый Доманди не находил себе места потому, что оппозиционная газета «Сурдокхази харлап» почти в каждом номере смешивала его с грязью, а иногда нелестные заметки появлялись и в столичной прессе.
Он всю жизнь прожил в почете — и вот теперь его честное имя подвергается нападками Зеленые юнцы всячески издеваются над депутатом из Бойка, называя его «безмолвствующим мамелюком», «немым Ликургом» и бог знает еще как. Что ни говорите, а почтенный Габор Доманди не был лишен самолюбия. Он не требовал высоких постов и славы, но был уверен, что заслужил авторитет и уважение, причитающиеся благородному человеку.
Всякий раз, когда на семью обрушивался очередной удар, госпожа Доманди билась в истерике, а господин Габор, закрывшись
Но, право же, если мы и не скажем, догадаться нетрудно. Ведь все уже знают — прислуга, родственники, знакомые (только «высокородная» мамаша не хочет видеть!), — что пригожий молодой шатен, родом из одной деревни с господином депутатом, который каждый день является к ним, кротко осведомляясь: «Дома ли почтенный дядюшка?» — вот уже полгода стучится в сердце Эржики, и, по всем признакам, не напрасно. Но боже упаси даже намекнуть на это мамаше! Что же до старого Доманди, то он и не способен ничего заметить. Его ничто не интересует, ничто не волнует. Только бы не отсырел его кошпалагский табак…
Имя молодого человека — доктор Янош Фекете — звучит не слишком романтично и, наверное, не встречается даже в лексиконе Иштвана Надя; тем не менее это славный малый, жаль только, что неудачник.
То ли потому оно так, что юноша незнатен, то ли потому, что прославился своей ученостью. А ведь хорошо известно, что никому не положено знать больше столпов комитатской управы! Получив диплом, молодой юрист стал в уезде помощником исправника, и кто скажет, чего бы он успел добиться с тех пор, если бы знал поменьше.
Однажды комитатские лидеры правительственной партии устроили совещание. Перед ними стоял вопрос: что делать с крайним левым кандидатом в депутаты от Бойка, который имел все основания побить своего соперника и пройти в парламент?
— Арестовать, бросить в тюрьму и не выпускать до тех пор, пока не кончатся выборы. Каждому ясно, что его программные речи полны оскорбительных выпадов против его величества, — говорили заправилы.
— Арестовать! — решило собрание. Арест поручили молодому помощнику исправника доктору Яношу Фекете.
Лицо Фекете залила краска, и, поднявшись со своего места, он красноречиво изложил самый главный, самый священный постулат конституционного государства — право личной свободы.
— Почтенная комитатская комиссия! Палка имеет два конца, а затеянное вами дело имеет две стороны, — сказал он между прочим.
— Возможно, братец, — перебил его один из могущественных олигархов комитата, — но в таком случае из тебя никогда не выйдет вице-губернатор.
И действительно, вице-губернатором Фекете не стал, не стал даже исправником. С этого дня на него обрушились преследования. Как он осмелился усмотреть две стороны там, где благородная комиссия видит только одну? Как осмелился он, ничтожный червь, восстать против колеса, перемалывающего все и вся, колеса, которое вращают владельцы комитатских особняков, обладатели знатных фамилий, старинных традиций и пестрых гербов.
И он поплатился за это: через полгода его выжили из комитата. Пришлось переехать в Будапешт, где с большим трудом он устроился помощником стряпчего в министерстве просвещения.
Правда, интересы у него были иные: Янош Фекете занимался главным образом национальной экономикой, финансами. Но в Венгрии это ровно ничего не значит. Венгр должен постигнуть любую науку, если того требуют его служебные обязанности.
Год за годом он нищенствовал на свои восемьсот форинтов *, но его все еще не повысили в должности. Без протекции влиятельного дяди-депутата, с одним лишь трудолюбием и прилежанием многого не добьешься.