Том 1. Стихотворения 1838-1855

Некрасов Николай Алексеевич

Карп Пантелеич и Степанида Кондратьевна^*

(Поэма в индийском вкусе)

1

Жил-был красавец, по имени Карп, Пантелея Старого сын, обладатель деревни Сопелок (Турово тож), трехаршинного роста детина, Толстый и красный, как грозды калины созрелой — Ягоды сочной, но горькой, — имел исполинскую силу, Так что в Сопелках героя, подобного Карпу, Не было, нет и не будет, — между мужиками Он сиял, как сияет солнце между звездами. Раз на рогатину принял медведя, а волка, Жива и здрава, однажды в село притащил За полено; Храбро смотрел на широкое горло ведерной бутыли, Кашей набитый бурдюк поглощал как мельчайшую Птичку, Крепкий мышцею, емкий гортанью, прекрасного пола Первый в Сопелках прельститель… …Таков-то Карп Пантелеевич был. Но, к несчастью, и слабость Также имел он великую: в карты играть был Безмерно Страстен. — В это же время владел Вахрушовым Обширным Пенкин, Кондратий Степаныч, весьма благодушный И плотный мужчина. Долго бездетен он был и обет произнес пред Судьбою . . . . . Только б судьбы всеблагие его наградили Сладким родительским счастьем, — и небо ему Даровало Трех

сыновей и дочь. Сыновья назывались: первый Сидор, Федор другой и Венедикт третий; а имя Дочери было дано Степанида. Мальчики были Тощи и желты; звездой красоты расцвела Степанида. Прелесть ее прошла по губернии чудной молвою. Горничных девок и баб окруженная роем, как будто Свежим венком, сияла меж них Степанида, сияла, Будто малина в крапиве. Не только в уезде, Даже в губернии самой, где лучшие жены Очи чаруют, подобной красы не видали: Прелесть ее могла привлечь и губернских Надменных, Гордых чиновников в город уездный и даже В скромный приют деревенский.

2

Однажды, под вечер, Проса пригоршню похитив тихонько в амбаре (С доброю целью не грех иногда и похитить!), Дева идет к ручейку, где встречать уж издавна Гуси-любимцы привыкли кормилицу-деву… Весело корм шелушат с алебастровых ручек Добрые птицы дворные и вздор благодарный возводят К деве прекрасной, как будто любуяся ею. Только один и не ест и приветливой ласки не ищет. Тщетно к нему простирая обильную кормом Длань, подзывает его изумленная дева: Он не подходит. Вот она ближе к нему, а он Дальше; Дева за ним — он всё дальше… и странно Ей показалось, что сделалось с гусем? «Постой же! — Думает, — я тебя так не оставлю, проказник; поймаю И за побег накажу — накормлю хорошенько!» Просо за пазуху всыпав и платьице к верху поднявши (Был уже вечер, и небо обильно росилось), Ручки к нему простирает и ловит, как серна Вслед беглецу устремляясь и алые губки кусая, Полные милых упреков, в досаде. И вот уж накрыла; Вот уж готова схватить, но опять непокорный Вырвался, снова отшибся далеко — и снова, Стан распрямив серновидный, бежит утомленная Дева. С версту и более так пробежала; но тщетны Были усилья красавицы, силы уж ей изменяют, Дух занимается — хочет бежать и не может… Стала, кругом оглянулася. Вправо окраина леса, Дальше пространная нива, покрытая рожью; Налево… «Боже! какая картина!..» И скромно потупила очи Робкая дева и в страхе дыханье удерживать стала…

3

Влево была небольшая поляна, и кусты Шли от нее далеко и с самим горизонтом сливались. С края же кустов (и вот что стыдливую деву смутило) Кто-то лежал, устремившись очами на небо И выпуская дымок из коротенькой трубки с оправой. Был он красив: в голубую венгерку с кистями Затянут, обут в сапоги до колен и украшен Желтой ермолкой с зеленою кистью; лежала Пара легавых собак близ него, и смотрело Смерть наносящее дуло ружья из куста. Удалиться Силы собравшая дева хотела, но снова Силы ей вдруг изменили — осталась и долго, Долго смотрела, забыв и стыдливость, и гуся, И всё, что ни есть на земле. В упоеньи, С сердцевластительным взором, с улыбкой, чарующей душу, Молча стояла, молча глядела и таяла тайным Пламенем… Вот бы идти — победила влеченье Страстное… Вдруг встрепенулся — подходит Прямо к охотнику гусь, распустив златоперые Крылья, Дерзко крича и длинной главой помавая. Бросились псы, оглянулся охотник и видит: Сладкоприветная дева пред ним; как с неба Слетевший Ангел, она прекрасна была, и прелесть любви Окружала Нежные члены ее, жажду любви пробуждая. Муку любви почувствовал Карп при виде Волшебном Стройного стана ее; приподнялся и рухнулся Снова Он на колени пред нею, и речь полилася потоком, Словно с горы сладкозвучные волны, словно Из бочки Мед искрометный на дно ендовы позлащенной.

4

Грусть и тоска воцарились в селе Вахрушове. Печальна, Бродит одна Степанида и тайную думает думу: После того, что сказал ей охотник, влюбленная Дева, Словно как будто с собою расставшись, была Беспрестанно С Карпом прекрасным. Ни вкусный крыжовник, Ни вишни, Ниже галушки ее не прельщают; то в землю Взоры потупит, то к милым Сопелкам (Турово тож) Их поднимет С темной надеждой и с полной тяжкими вздохами Грудью; Временем щеки — как жар, временем бледные; очи Полные слез, засохшие губы, и все в беспорядке Мысли, как волосы… День и ночь Степанида Вздыхала, Слабая, томная; не было ей ни сна на постели, Ниже покоя на месте ином, и Кондратий Степаныч, Нежный родитель ее, услыхавши, что дочь Степанида (Свой покой потеряла), обедать не мог, и простыли Даром ленивые щи, и вареники так простояли… К счастью, недолго тоска вострозубая грызла Жителей добрых села Вахрушова. Однажды, Только что сели за стол и разрезали чудный Кашей набитый пирог, и главою семьи на тарелку Было уж взято три доли, и он, уж схвативши Мощной рукою одну, обдававшую паром, разинул Пасть и как тигр показал серо-желтые зубы, — Вдруг подлетела к крыльцу таратайка, и сваха В комнату шасть. Изменилась в лице Степанида, Вон убежала в испуге. Сваха за ней быстро, как За робкой Ланию пес разъяренный, и вот Степанида С нею одной осталась одна, и тут, приосанясь, Сваха сказала почтительным голосом ей: «Степанида, Свет мой Кондратьевна! в Турове Карп Пантелеич, Барин добрейший, живет-поживает, и нет И не будет В свете красавца такого, — верь чести, не лгу я, Лопни глаза, расступись мать сыра земля, выгний Зубы во рту до единого. Если б его ты женою Стала, какой бы родился у вас постреленок… О, чудо! Выдь за него, осчастливь и его и себя ты навеки — Ты, тихонравная, сладкоприветная, добрая девка! Много на жизни людей повенчала я, много Всяких даров и побой приняла за услуги, Много наделала жен и мужей, но доныне Встретить красавца такого, как он, не случалось. Краля червонная ты, а твой Карп Пантелеич Просто козырный король — выбирай, какой Любишь ты масти!» Так говорила злохитрая сваха. Меж тем Степанида, Слушая, радостно рдела; потом в ответ Прошептала, Вся побледнев от любви: «Скажи ты то же И Карпу». Быстро оделася сваха, уселась опять в таратайку, Ехать в Сопелки велела и там, за графином Настойки, Карпу влюбленному всё рассказала. Слушая жадно, почтенный сын Пантелея, рюмку За рюмкой глотая, Радостно рдел… Благодарного полный восторга, Обнял старуху, сладко рыдая, и целую сотню Собственной травли заячьих шкур подарил ей На шубу…

Ода «Чай»^*

(Подражание Василию Кирилловичу Тредьяковскому)

Смертных ты поишь, настоян горячей водой, Тем, чтоб согренье желудка дать той — Прекрасный, как оных древних сказок нектар, С ромом мешаясь, внутри ты производишь пожар, Что крутит в голове, входя в ту чрез брюхо, От чего красен нос и зело горит ухо — Палке подобно брошенной вверх, тогда воспарит Сила та, что в пиите вирши творит. По дороге ль зимой ехавши, зябнет купец, Перву беседу с то(бо)й в ночлеге творит молодец; Полевой, за отчизну дерясь, офицер Привязан к тебе на такой же манер; Ловчий, под осень крутясь на полях, Без тебя прозябая, готов кричать — ах! Мудрости пускаясь умом в глубину, С теми ж профессор имеет привычку одну; Мы же, пииты, пиющие тя, Одами да чтим повседневно двумя.

1846

Ревность^*

Есть мгновенья дум упорных, Разрушительно-тлетворных, Мрачных, буйных, адски-черных, Сих — опасных как чума — Расточительниц несчастья, Вестниц зла, воровок счастья И гасительниц ума!.. Вот в неистовстве разбоя В грудь вломились, яро воя, — Все вверх дном! И целый ад Там, где час тому назад Ярким, радужным алмазом Пламенел твой светоч — разум! Где добро, любовь и мир Пировали честный пир! Ад сей… В ком из земнородных, От степей и нив бесплодных, Сих отчаянных краев, Полных хлада и снегов — От Камчатки льдянореброй До брегов отчизны доброй, — В ком он бурно не кипел? Кто его — страстей изъятый, Бессердечием богатый — Не восчествовать посмел?.. Ад сей… ревностью он кинут В душу смертного. Раздвинут Для него широкий путь В человеческую грудь… Он грядет с огнем и треском, Он ласкательно язвит, Все иным, кровавым блеском Обольет — и превратит Мир — в темницу, радость — в муку, Счастье — в скорбь, веселье — в скуку, Жизнь — в кладбище, слезы — в кровь, В яд и ненависть — любовь! Полон чувств огнепалящих, Вопиющих и томящих, Проживает человек В страшный миг тот целый век! Венчан тернием, не миртом, Молит смерти — смерть бы рай! Но отчаяния спиртом Налит череп через край… Рай душе его смятенной — Разрушать и проклинать, И кинжалов всей вселенной Мало ярость напитать!!

Стихотворение, заимствованное из Шиллера и Гете^*

Я герой!.. Припеваючи жить И шампанское пить, Завираться! Жребий мой: Вечеринки давать, И себя восхвалять, И стишки издавать, И собой Восхищаться! Верить одному Вкусу своему, Всех блаженней в мире, Всех несчастней быть; Но какое счастье Так себя любить!..

Женщина, каких много^*

Она росла среди перин, подушек, Дворовых девок, мамок и старушек, Подобострастных, битых и босых… Ее поддерживали с уваженьем, Ей ножки целовали с восхищеньем — В избытке чувств почтительно-немых. И вот подрос ребенок несравненный. Ее родитель, человек степенный, В деревне прожил ровно двадцать лет. Сложилась барышня; потом созрела… И стала на свободе жить без дела, Невыразимо презирая свет. Она слыла девицей идеальной: Имела взгляд, глубокий и печальный, Сидела под окошком по ночам, И на луну глядела неотвязно, Болтала лихорадочно, несвязно… Торжественно молчала по часам. Въедалася в немецкие книжонки, Влюблялася в прекрасные душонки — И тотчас отрекалась… навсегда… Благословляла, плакала, вздыхала, Пророчила, страдала… всё страдала!!! И пела так фальшиво, что беда. И вдруг пошла за барина простого, За русака дебелого, степного — . . . . . . . . . . . . . . . На мужа негодуя благородно, Ему детей рожала ежегодно И двойней разрешилась наконец. Печальная, чувствительная Текла Своих людей не без отрады секла, Играла в карточки до петухов, Гусями занималась да скотиной — И было в ней перед ее кончиной Без малого — четырнадцать пудов.

Русская песня^*

«Что не весел, Ваня? В хоровод не встанешь? Шапки не заломишь? Песни не затянешь? Аль не снес, не добыл Барину оброку? Подати казенной Не преставил к сроку? Аль набор рекрутский Молодца кручинит — Угодить боишься Под красную шапку? Аль душа-девица, Что прежде любила, С недругом спозналась? Ваньке изменила?» — «Оброк и с гостинцем Барину преставил; Подати казенной За мной ни алтына; Не боюсь рекрутства — Брат пошел охотой; А душа-девица Мне не изменяла — Да ее-то, братцы, Сроду не бывало!..»

1850

<Из «сантиментального путешествия Ивана Чернокнижникова по петербургским дачам»>^*

<1>

Ферапонт овчину дубил И руку себе зашибил. Он стал овчину бранить, Когда руку стало сводить; А я скажу ему на то, Что он бранил ее ни за что! Так знай же ты, детина, Что может ушибить и овчина, Когда ты дурак И делаешь не так.