Том 1. Стихотворения 1908-1917

Бедный Демьян

1915 г.

Артем да Никанор, конечно, простота; Не то ведь изрекли сановные уста, Что показалось им, до выпивки охочим. Сановник, как и все народные враги, Знал: если водкою не задурить мозги Крестьянам и рабочим, То… сами знаете, чего боялся он. Теперь сановников мы всех убрали вон. Они же в свой черед ведут на нас облаву, И посчастливься им вернуть былые дни, Так нашей кровушки они Уж попили б на славу. Любезный друг, Артем! Товарищ – Никанор! Сумейте ж сволочи господской дать отпор, Как ни трудненько нам, прикиньте-ка да взвесьте, Что лучше: у господ ходить на поводу Иль, отразив навек беду, Запировать… со мною вместе?!

1918 г.

Анчутка-заимодавец^*

У мужика случилася беда. Мужик – туда, сюда. Подмоги ниоткуда. Бедняк у бога молит чуда. А

чуда нет. В беде, спасаясь от сумы, Мужик готов у черта взять взаймы: «У черта денег груда!» А черт уж тут как тут. Мужик разинул рот: «Вот легок на помине! Анчутка, выручи! Пришел совсем капут. Дела: хоть вешайся на первой же осине!» «Да чем помочь-то?» «Чем! Известно: дай деньжат! Зря деньги у тебя, слыхал-от я, лежат». Скребет Анчутка темя: «Да ведь какое время! Сам знаешь, старина: Война! Куда ни сунешься, все стонут от разору, Нашел когда просить. Да тут собрать бы впору Хоть старые долги!» «Анчутка, помоги! Верь совести, Анчутка, Весь долг верну сполна». «Война!» «Так ведь война, гляди какая, шутка! Как немцев сокрушим, так с этих басурман Все протори сдерем…» «Хе-хе, держи карман». «Тогда по совести с тобой сведем мы счеты…» «Хе-хе!» «Вот и хе-хе! Ты – скуп!» «Ох, брат, не скуп!» «Ну, глуп! Не смыслишь, вижу, ничего ты. Ведь опосля войны пойдут какие льготы!» Тут, не жалея языка, Мужик, что где слыхал, о льготах все поведал. Черт молча слушал мужика, Все выслушал, вздохнул… и денег не дал!

Усы да борода^*

Сказка

У кузнеца, у дедушки Филата, Был двор и хата, А в хате на стене – Портрет, а чей портрет – не угадать в три года: То ль в бричке поп, то ль воевода На вороном коне, То ль… как-нибудь потом скажу наедине. Ну, словом, кто-то был когда-то намалеван, Да после дедом так заплеван, Что от лица почти не стало и следа: Едва виднелися усы да борода! У деда был такой обычай постоянный: К портрету подойдет и – тьфу ему в глаза! «Тьфу, разрази тебя гроза! Тьфу, сатана ты окаянный!» Случилось – сатана все это увидал, – И стало так ему обидно и досадно, Что он с досады похудал. «Постой же! – про себя ворчал нечистый. – Ладно. Посмотрим, так-то ль ты удал! Плеваться вздумал, а? Моя-де это рожа! Положим, на мою она и не похожа, – Но ежли ты ее считаешь за мою, Так я ж те поплюю!» Тут дьявол подослал подручного к Филату. Явился к деду бес под видом паренька. «Не надо ль, дескать, батрака?» «Что ж? – молвил дед. – Возьму. А за какую плату?» «Задаром! Лишь мое усердие ценя, Ты малость подучи кузнечеству меня!» Дед рад тому: «Изволь, учись, коли охотник!» Сам бабе шепотком: «Глянь, даровой работник!» Работник даровой У наковальни без отхода. Прошло каких-нибудь полгода, Дед не нахвалится: «Парнишка – с головой, И золотые руки!» Парнишка стал меж тем ковать такие штуки, Что дед, хоть чувствовал в руках немалый зуд, Хоть глаз не мог отвесть от мастерской работы, Одначе взвыл: «Ой, парень, что ты! Влетим под суд! Эх, черт! Подделал же ты ловко! Пятак! Воистину – пятак! Ну ж, молодец! И как ты так?!» «Вот пустяки нашел! Какая это ковка? – Стал несуразное тут малый толковать. – Коль хочешь, я тебя могу перековать!! Переверну в горне налево да направо – Полсотни лет с тебя сниму!..» «Да ну? Такое скажешь, право! Никак и в толк я не возьму!» «Возьмешь!.. Вон старичок идет по косогору! Эй, старина! А старина! (Знал младший бес по уговору, Что „старичок“ был – сатана.) Слышь, дедушка, тебе помолодеть охота?» «Еще бы!» «Я тебя перекую в два счета». «Что ж, милый, помирать равно мне. Хочешь – куй. Ты парень, вижу я, удалый». Засуетился сразу малый: «Хозяин, дуй!» Едва не лопаясь от смеха, Пыхтит-кряхтит Филат у меха. А бес клещами старца хвать И ну ковать! Вертел в огне его проворно. Глядь, прыгнул из горна такой ли молодец: «Благодарим покорно! Ай да кузнец!» Филат, оторопев, не мог промолвить слова. А парень снова:. «Хозяин, что ж? Ложись!» Очухался Филат: «Ох, брат! Кузнец, и вправду, хоть куда ты! Помолодеть бы я и рад, – Но, как война теперь, боюсь: возьмут в солдаты, А я… какой уж я солдат? Обидел я когда хоть муху? Таких, как я, да ежли в бой…» Озлился парень: «Шут с тобой! Веди сюда свою старуху. Пусть хоть ее омоложу!» «Старуху? слова не скажу! Старушка стала чтой-то слабой. – Посеменил Филат за бабой: – Вот, баба, так и так, – пример тебе живой. Вернешь ты молодость свою, красу и силу. Помру, останешься такою ли вдовой!» Мотает баба головой: «Век прожила с тобой, с тобой пойду в могилу». «Да ты подумай, голова!» – Дед не скупился на слова, Просил по-доброму сначала, Покамест баба осерчала, Потом, озлившись сам, забил ей в рот платок, Связал ее и в кузню приволок. Вертели, жарили в огне старушку Дарью, Пока запахло крепко гарью. Тут дед встревожился: «Чай, вынимать пора? Боюсь, не выдержит: стара! Слышь, парень, погляди: старуха-то жива ли?» А парня… Митькой звали! Исчез, как не бывал. Дед глянул, а в огне, Заместо бабушки, костей горелых кучка Да недотлевшая онучка. Сомлел Филат: «Ой, лихо мне! Ой, лихо!» Прижался, съежившись, к стене И… захихикал тихо: «Хи-хи-хи-хи!.. Хи-хи-хи-хи!.. Помолодел… Хоть в женихи!.. А бабка… Под венец такую молодицу!.. Сережки, Дарьюшка, сережки-то надень!..» Бедняк, отправленный в больницу, В больнице помер в тот же день.

* * *

Не стало дедушки Филата! В пустом его дворе стоит, как прежде, хата, А в хате на стене Висит портрет, а чей – не угадать в три года: То ль в бричке поп, то ль воевода На вороном коне, То ль… как-нибудь потом скажу наедине. Ну, словом, кто-то намалеван, Да только кузнецом покойным так заплеван, Что от лица почти не стало и следа: Чуть-чуть виднеются усы да борода!

1915 г.

Всю правду говорить – обычай пролетарский, Так потому скажу – какой уж тут секрет? – Что дедушка Филат так заплевал портрет – Чей? Ну, известно: царский!

1917 г.

1916

Строки^*

«Люблю грозу в начале мая!»

Ф. Тютчев.

Люблю «читать» газеты ныне: За белой полосой белеет полоса. Идешь-бредешь, как по пустыне, И вдруг – о чудеса! – Оазис, кажущийся раем: «Три пальмы» – три строки. О чем их «шум», бог весть. Какой-то смысл в них, верно, есть, Хоть мною он не постигаем! Но, может, предо мной лишь сладостный мираж: Где строки – все пустыня та ж, Немое, выжженное поле? Ах, все равно! Так хорошо порой Подумать, помечтать на воле, Представить строк иных живой и плотный строй О вешней зелени, о буре, Сносящей все, над чем повис нещадный рок… Читаю я и знаю: этих строк Не выжечь ни одной цензуре!

«Чудо»^*

Проектируется мобилизация отечественного пчеловодства.

(Из газет.) Нет худа без добра и нет добра без худа. О мудрость вещая, ты стоишь похвалы! Но сколько выстрадать пришлося нам, покуда Мы не додумались до истинного чуда: Мобилизованной… пчелы!

Дело хозяйское^*

Два добрых друга, два коня, Корнеев конь да конь Вавилы, Вели беседу у плетня: «Ну, как дела, товарищ милый?» «Да что! Скорей бы до могилы! Хозяин лютый у меня: То недокормит, то отлупит…» «Ох, мой хозяин твоему, Пожалуй, тоже не уступит! Впрямь – не хозяин, а напасть!» Ан в этот миг хозяин шасть! И ну стегать кнутом Пегашку: «Ты с кем шептаться взял замашку?» «Как с кем? С товарищем!» «Вот на! Да он Вавилы конь?» «Вавилы!» «Так у меня же, в бок те вилы, Давно с Вавилою война!»

Похвалы^*

«Едут быки».

Член городской управы Ф. А. Лузин получил снова телеграмму об отправке партии скота со ст. Великокняжеская. На этот раз будто бы отправлено 300 быков.

(«Раннее утро», 26 апреля 1916 г.) «Быки-то!» «Господи!» «Ур-ра!» «А говорят еще: мы обеднели мясом!» «Да шут ли нам война!» «Да с этаким запасом!..» «Взгляни на этого: гора! Цены, чай, нет быку такому!» «Слыхал?» – хваленый бык сказал быку другому. «Слыхал. Но лучше б не слыхал». «А что?» «Все было бы спокойней: Я не охотник до похвал, Так отдающих явно… бойней!»

Против укуса^*

«Ах ты, нечистая ты сила! Ты не взбесилась ли грехом?» «Кого ты так бранишь, Пахом?» «Собака, Клим, твоя мне ногу прокусила!» «Ну, делать неча. Не помрем. Нога на день-другой припухнет. Накрой вот рану сухарем: Пусть он в крови твоей разбухнет. Собаке дать сухарь такой – Боль сразу у тебя всю снимет, как рукой». «Спасибо, Клим, на добром слове. Собак кусливых мне не внове Дубиной крепкою учить. Но чтоб я рану стал по-твоему лечить: Собаке за укус дал хлебца на закуску… Да, знаешь ли, тогда, уверен я вполне, Что ни одна собака мне Не даст, конечно, спуску!»