Том 1. Стихотворения 1908-1917

Бедный Демьян

Впрок нынче всем пошла Вавилина наука. С Финляндией теперь какая вышла штука: Там сдуру выбрали царя. А он, недолго говоря, «Согласен, – говорит. – Что ж? Стать царем недурно! Да только… море вздулось бурно. А ехать надо к вам водой. Не приключился бы со мной конец худой. Так погодим уже два года… Пока уляжется погода!..»

* * *

А буря все растет. Уж тихих нет морей. Затопит скоро всех царей!

11 октября 1918 г.

Диво дивное^*

Сказка

Ну, вот: Жил-был мужик Федот – «Пустой Живот». Недаром прозвищем таким он прозывался. Как черный вол, весь век Трудился человек, А все, как голым был, так голым оставался – Ни на себе, ни на жене! Нет к счастью, хоть ты что, для мужика подходу. Нужда крепчала год от году И, наконец, совсем Федотушку к стене Прижала так, – хоть с моста в воду. Ну, хоть живым ложися в гроб! «Весна-то… Ведрышко!.. И этаку погоду Да прогулять?! – стонал несчастный хлебороб, Руками стиснув жаркий лоб. – Святитель Миколай! Мать пресвятая дева, Избави от лихой беды!» У мужика зерна не то что для посева, Но горсти не было давно уж для еды. Затосковал Федот. Здоровье стало хуже. Но явно тая с каждым днем, Мужик, стянув живот ремнем

Потуже, Решил говеть. Пока говел – Не ел, И отговевши, Сидел не евши. «Охти, беда! Охти, беда! – Кряхтел Федот. – Как быть? И жить-то неохота!» А через день-другой и след простыл Федота: Ушел неведомо куда! Федотиха, в слезах от горя и стыда, Сама себя кляла и всячески ругала, Что, дескать, мужа проморгала. А муж, Сумев уйти тайком от бабы, Не разбирая вешних луж, Чрез ямы, рытвины, ухабы, По пахоти, по целине Шагал к неведомой стране, – Ну, если не к стране, то, скажем, так куда-то, Где люди, мол, живут и сыто и богато, Где все, чего ни спросишь, есть, Где мужику дадут… поесть! Худой да легкий с голодовки, Федот шагал без остановки, Порой почти бежал бегом, А как опомнился уж к ночи, Стал протирать в испуге очи: Дождь, ветер, а кругом… дремучий лес кругом. Искать – туда, сюда… Ни признаку дороги. От устали Федот едва волочит ноги; Уж мысль была присесть на первый же пенек, – Ан только в поисках пенька он кинул взглядом, Ни дать ни взять – избушка рядом, В окне маячит огонек. Кой-как нащупав дверь, обитую рогожей, Федот вошел в избу. «Здорово, землячок! – Федота встретил так хозяин-старичок. – Присядь. Устал, поди, пригожий? Чай, издалёка держишь путь?» «Из Голодаевки». «Деревня мне знакома. Рад гостю. Раздевайсь». «Мне малость бы соснуть». «Располагайся, брат, как дома. А только что я спать не евши не ложусь. Ты как на этот счет?» «Я… что ж?.. Не откажусь!..» «Добро. Мой руки-то. Водица у окошка». «Ну, – думает Федот, – хороший хлебосол: Зовет за стол, А на столе, гляди, хотя бы хлеба крошка!» «Умылся? – между тем хлопочет старичок. – Теперь садись, да знай: молчок!» А сам залопотал: «А ну-тка, Диво, Диво! Входи в избушку живо, Секися да рубися, В горшок само ложися, Упарься, Прижарься, Взрумянься на огне И подавайся мне!» В избу, гагакнувши за дверью, Вбежало Диво – гусь по перью. Вздул огонечек гусь в золе, Сам кипятком себя ошпарил, В огне как следует поджарил И очутился на столе. «Ешь! – говорит старик Федоту. – Люблю попотчевать гостей. Ешь, наедайся, брат, в охоту, – Но только, чур, не трожь костей!» Упрашивать себя мужик наш не заставил: Съел гуся начисто, лишь косточки оставил. Встал, отдуваяся: «Ф-фу! Ввек так не едал!» А дед опять залопотал: «Ну, кости, кости, собирайтесь И убирайтесь!» Глядь, уж и нет костей: как был, и жив и цел, Гусь со стола слетел. «Эх! – крякнул тут Федот, увидя штуку эту. – Цены такому гусю нету!» «Не покупал, – сказал старик, – не продаю: Хорошим людям так даю. Коль Диво нравится, бери себе на счастье!» «Да батюшка ж ты мой! Да благодетель мой!» На радостях, забыв про ночь и про ненастье, Федот с подарком под полой, Что было ног, помчал домой. Примчал. «Ну, что, жена? Здорова?» И, молвить ей не давши слова, За стол скорее усадил, Мясцом гусиным угостил И Диво жить заставил снова. Вся охмелевши от мясного, «Ахти!» – раскрыла баба рот, Глядит, глазам своим не веря. Смеется радостно Федот: «Не голодать уж нам теперя!» Поживши на мясном денька примерно два, И телом и душой Федот совсем воспрянул. Вот в лес на третий день ушел он по дрова. А следом поп во двор к Федотихе нагрянул: «Сдыхали!.. Как же!.. Да!.. Пошла везде молва Про ваше Диво. Из-за него-де нерадиво Блюсти ты стала с мужем пост. Как?! Я… отец ваш… я… молюсь о вас, пекуся, А вы – скоромиться?!» Тут, увидавши гуся, Поп цап его за хвост! Ан руки-то к хвосту и приросли у бати. «Постой, отец! Постой! Ведь гусь-то не простой!» Помещик, глядь, бежит соседний, сам не свой: «Вцепился в гуся ты некстати: Хоть у деревни справься всей, – Гусь этот – из моих гусей!» «Сей гусь?!» «Вот – сей!!» «Врешь! По какому это праву?» Дав сгоряча тут волю нраву, Помещик наш отца Варнаву За бороденку – хвать! Ан рук уже не оторвать. «Иван Перфильич! Вы – забавник!» Где ни возьмися, сам исправник: «Тут дело ясное вполне: Принадлежит сей гусь казне!» «Гусями вы еще не брали!..» «В казну!» «В казну! кому б вы врали Другому, только бы не мне!?» Исправник взвыл: «Нахал! Вы – грубы! Я – дворянин, прошу понять!» И кулаком нахала в зубы. Ан кулака уж не отнять. Кричал помещик, поп, исправник – все охрипли, На крик охотников других несло, несло… И все один к другому липли. Гагакал дивный гусь, а жадных душ число Росло, росло, росло… Огромный хвост людей за Дивом Тянулся по горам, пескам, лесам и нивам. Весна испортилась, ударил вновь мороз, А страшный хвост у дивной птицы Все рос да рос. И, бают, вот уж он почти что у столицы. Событья, стало быть, какие у дверей! Подумать, – обольешься потом. Чем все б ни кончилось, но только бы скорей! Федот!! Ну, где Федот?.. Все дело за Федотом!!

1914 г.

Конец был сказки очень прост. Самою жизнью нам досказан он правдиво: Федот, вернувшися и вызволяя Диво, Как зверь, набросился на мироедский хвост. Хоть жадной сволочи порядочно влетело, Но как окончится все дело, Покамест трудно угадать. Вся свора злобная еще весьма ретива. Держись, Федотушка! Без Дива Тебе равно ведь пропадать! Федотушка, держись! Не заражайся страхом Ни пред хлыстом, ни пред крестом! Знай: все, чем жизнь твоя красна, пойдет все прахом, Коль не расправишься ты начисто с хвостом.

1918 г.

Из книги бытия рабочей газеты^*

«Сегодняшним приказом градоначальника в третий раз подвергнут штрафу в 600 рублей с заменой арестом на три месяца редактор рабочей газеты „Путь правды“ К. Н. Морозов за помещение в газете объявления о сборе пожертвований на цели, противные государственному порядку и общественному спокойствию».

(«Новое время», 28 апр.) Бысть «Правде» трижды глас с высот: «Пятьсот!» – «Пятьсот!» – «Пятьсот!»

Продолжение^*

Редактор «Пути правды» вновь оштрафован на 500 рублей.

(Из газеты.) Бысть глас в четвертый раз с высот: «Вноси еще пятьсот!»

Май

Подмяв под голову пеньку, Рад первомайскому деньку, Батрак Лука дремал на солнцепеке. «Лука, – будил его хозяин, – а Лука! Ты что ж? Всерьез? Аль так, валяешь дурака? С чего те вздумалось валяться, лежебоке? Ну, полежал и будет. Ась? Молчишь. Оглох ты, что ли? Ой, парень, взял себе ты, вижу, много воли. Ты думаешь, что я не подглядел вчерась, Какую прятал ты листовку? Опять из города! Опять про забастовку? Все голь фабричная… У, распроклятый сброд… Деревня

им нужна… Мутить простой народ… „Ма-ев-ка!“ Знаем мы маевку. За что я к пасхе-то купил тебе поддевку? За что?.. Эх, брат Лука!.. Эх, милый, не дури… Одумайся… пока… Добром прошу… Потом ужо не жди поблажки… Попробуешь, скотина, каталажки! До стражника подать рукой!» Тут что-то сделалось с Лукой. Вскочил, побагровел. Глаза горят, как свечи, «Хозяин! – вымолвил: – Запомни… этот… май!.. – И, сжавши кулаки и разминая плечи, Прибавил яростно: – Слышь? Лучше не замай!!»

Слепой и фонарь^*

Столкнувшись с кем-то в темноте, «Ой! – взвыл слепой от боли. – Ну, люди! Прямо скот, ей-богу, на скоте! Фонарь-то я ношу для развлеченья, что ли?» «Фонарь? – слепому был ответ. – Но где ж фонарь? Его и нет. Ан есть! Но кто ж его приметит: Ведь ты не видишь сам, что твой фонарь – не светит!»

* * *

Я басню разъяснять не стану. Дело в том, Что в восемь строк она вместилась вся удобно, – А ежли смысл ее растолковать подробно, Напишешь целый том!

Evet, effendim! [10] ^*

В свободной Турции, в счастливом вилайете Был Представительный совет, И председателем в совете Был… был… Каких лишь нет Имен на свете: И вспомнить сразу-то нельзя! Не то Абу, не то Али-Родзя! Персоной, как-никак, считаяся большою, Он тем не менее перед любым пашою И особливо пред вали Едва не падал до земли. Но заглянули б вы в совет, – клянусь Аллахом, – Здесь выглядел Али По меньшей мере падишахом: Всем, грудью кто стоял за трудовой народ, Умел закрыть он рот: «Что?.. Власть грабителей?!. Что?! Райя встать готова?! Лишаю слова!!» Но вслед за первым храбрецом Шли новые бойцы за черный люд, – и снова С перекосившимся лицом Али вопил: «Лишаю слова!!» Порой же, действуя и круче и скорей, Он очищал совет совсем от «бунтарей». Оставшись с теми, с кем он был в общеньях тесных, Зане они себя вели, – ах, как вели! – Восторженно глаза закатывал Али: «Как хорошо средь… бессловесных!!»

10

«Evet, effendim!» – «да, господин!» – турецкое юмористическое прозвище, данное тем депутатам, которые покорно одобряют всякое действие правительства.

Купидоша^*

«Друг, Купидошечка! – любезничал с утра С ищейкой унтер Пришибеев. – И как же ловко ты вчера Разнюхал сходочку вот этих вот… злодеев! Спасибо! Поддержал! За расторопность – на… съешь шоколадцу плитку!» Пес беспокоился, чего-то все визжал И носом тыкался в калитку. «Так… понимаем, брат: к собачкам погулять? Ну, неча хвостиком вилять! Айда! Да не сгрызись, гляди, со сворой злою!» Помчался Купидон на улицу стрелою, А через часика примерно через два Едва-едва Назад волочит ноги. «Ой, батюшки. Хорошие итоги!» У Пришибеева остыло все в груди: «Иди сюда, иди. Скажи, как дело было? Вишь: хвост повис уныло, И слезы льют из глаз… Ужли отказ?! Пренебрегли такой особой! К ищейке, стало быть, прониклись лютой злобой? Вот так-то и со мной бывает всякий раз, И никакой тебе приятности житейской! Облают – слова не скажи. Вот после этого служи На службе полицейской!»

Горе-кузнец^*

Сказка

Жил барин, сыто жил, богато, Как жили бары все когда-то. Поместье у него – ну, прямо сущий рай, Добра, достатка – через край: И справа всякая, и живность, и товары, И хлеба полные амбары – Да ко всему Тому Две мельницы: на горке – ветряная, На речке – водяная, Да кузница – считай, завод! Мотыги, бороны, лопаты, вилы, плуги Ковались в ней для всей округи. Без остановки шла работа круглый год – Ковали кузнецы помещику доход, А им от барина на зависть людям плата: В день – четвертак на брата. Большое ль дело четвертак? И так прикинь его, и так, Есть помирать охота, нет ли, А не уйти из мертвой петли: Что заработал, то проел! Да мужику ведь что? Сам бог терпеть велел – И кузнецы роптать не смели. Ан случай земляка из города принес: «Ребятушки, да вы в уме ли? Да ежли б этакий, как ваш хозяин, пес На нашей фабрике, к примеру, объявился, Так мы б его живой рукой Огрели стачкою такой!» «Какой же?! – в кузне всяк дивился. – Ужотко нас ты научи. Сам видишь нашу жизнь: хоть караул кричи! На наши спины сел хозяин злой болячкой. Нельзя ль и нам его огреть вот этой… стачкой?!» «Ну что ж? Механика, ребята, нехитра! Имели б лишь охоту!» Два дня ученье шло. На третий день с утра Хотя б один кузнец явился на работу! К обеду всей гурьбой пришли на барский двор. Жестокий с барином тут вышел разговор. И кузнецам во всем поддакивала дворня. (Все одного ведь корня!) У барина, до этих пор Ни в чем от кузнецов не знавшего отказу, Глаза на лоб полезли сразу: «Что?.. Стачка? Бастовать?.. Спасите!.. Бунт! Разбой!» Но, овладев кой-как собой И пораскинувши мозгами, Затопал барин наш ногами: «Егор! Корней! Захар! Антон! Гоните сволочь эту вон! Чего ж вы стали-то? Аль с ними столковались? Гони!.. Спустить на них собак! Грозить мне стачкою! Не на того нарвались* О-го, не по носу табак! Еще поплачете об отдыхе и плате!» И барин так, как был, в ермолке и халате, С собою прихватив приказчика Кузьму Да сторожа Антропку, Скорей на кузницу. «Раздуй-ка, Кузя, топку! А я клещи возьму. Антроп изобразит у нас молотобойца. Ей-богу, чем не троица!!» И часу не прошло – на кузне стук и гром. Ан хитрость барская не кончилась добром. Пришло несчастье сразу По первому заказу. Подъехал к кузнице мужик, силач Панкрат. Глядит на барина, прищурившись лениво, Как бы «кузнец» такой ему совсем не в диво: «Вот к вашей милости…» «Э… кхе… Здорово, брат. Чем угодить могу?» «Да шины бы подладить». «Подладим!» «С платой как?» «Пошевели мошной: Две сотни надо б дать, да, чтоб народ привадить, Уж удовольствуюсь одной». «Что ж? Ладно!» Вот барин стал ковать, Да через час-то хвать – Беда: «Эх-ма! досадно! Железа сорт плохой… Сгорело больше половины… К чему тебе, голубчик, шины? Слышь? Удружу тебе сохой!» «Что ж! Ладно!» Вновь кипит работа. А пользы нет: «Ведь вот грехи! Видать, не выйдет и сохи! А сошничок тебе иметь-то неохота? Ужо спаяю сошничок!» «Что ж? Ладно!» Стук да гряк. Железо убывало, А «кузнецу» и горя мало: «Скую, – кричит, – кочедычок!» «Что ж? Ладно!» Барина заказчик не торопит. А барин, глядь, уж вопит: «Готово! Просто шик!» А вышел – пшик! Вздохнул Панкрат: «За пшик платить-то надо, что ли?» «А как же, глупый ты мужик! С какой же стати я натер себе мозоли? Рядился сотнею, так сотней отвечай!» «Что ж? Ладно!.. Получай! Мы тоже, брат, со сметкой!» Да как почал «платить» по барской спинке плеткой, Да как почал… Уж барин плакал, и рычал, И клялся – матерью, троюродного теткой, Роднёю мертвой и живой, И близкою, и дальней, Своею глупой головой, Поместьем, кузницей и… жениною спальней. Панкрат же все его хлестал, Да так измаялся, устал, Что… – я вот думаю: быть может, Бедняге кто-нибудь поможет?