Том 1. Стихотворения 1908-1917

Бедный Демьян

Прослышав стороной, Что на нее ерши хотят идти войной, Забеспокоилась, затосковала щука: «Плохая штука! Полдюжины ершей – еще туда-сюда, Но ежли целая колючая орда… Узнаешь вдосталь муки!» И вот от щуки Плывет к ершам послом судак: «Мол, так и так: Их Щучья Светлость-де бывали по Европам, Видали, как живут все рыбы меж собой: Не плавают ерши там беззаконным скопом, Чтоб учинять разбой; От злых случайностей защищены там рыбы Законом страховым. За ними вслед должны бы И мы обзавестись страховкою такой!» Гадала щука: «Эк, ершей поддену ловко!» Был передан ответ ершами чрез леща: «Страховка так страховка! Но мы, ерши, ее устроим сообща, А не отдельно каждой стайкой: Страховка нам должна быть новой крепкой спайкой! Какие ж нам статьи насколько хороши, Все это разъяснят бывалые ерши». «Ерши? Зачем ерши?! – скрипит зубами щука. – Страховка для ершей – мудреная наука: Не разобравши в ней ни зги, Пожалуй, повредят еще себе мозги. Нет, надо им помочь в вопросе разобраться! Налим, ты у меня насчет ершей мастак. Смекаешь фокус?» – «Рад стараться!» Но только сунулся к ершам мастак-налим, Как тягу дал назад. Ерши гурьбой за ним: «Вон!.. Вишь куда метнул: гулять в ряду ершином Со щучьим-то аршином!»

* * *

У щуки сила есть (к чему самообман?): Опомнившись, она затеет новый план. Ерши, вам надо ждать великой передряги. Объединяйтеся, миляги!

Молоко^*

Передача врачебной помощи в руки самих рабочих.

(Один из страховых лозунгов.) В фабричную больницу, сам не свой, Малец Лука примчал из красоварни. «Где фершал?.. Хромбиком перетравились парни!» «Ну, ладно там, не вой! – Прикрикнул фельдшер строго. – Беда невелика, Снеси вот молока Немного». Бежит Лука назад. Но – не узнать мальца: Согнулся, почернел, весь – будто спал с лица. «Да что с тобой?! – к нему рабочие с тревогой. – Аль тоже с хромбику?» «Ой, – стонет наш Лука, – Не с хромбику…

а с молока: Хлебнул дорогой!»

* * *

Добро тому, кто незнаком С хозяйским молоком.

Друзьям^*

Восходит день… И как там дальше? Не мастер я по части од. Не выношу нарядной фальши, Хотя бис маркою свобод. У одописцев – ну их к богу – Рассудок с сердцем не в ладу. Авось без вымыслов дорогу Я к сердцу вашему найду. И вряд ли кто меня осудит И горький мне пошлет упрек. Не говорю я – «дня не будет», Но говорю, что «день далек». Утешен сказкою обманной Тот, кто свободу жадно «ждет»: Она – увы! – небесной манной Сама собой не упадет. Все, кто в тоске о сроке скором Готов проклятья слать судьбе, Все обратитеся с укором К самим себе, к самим себе. Вы, вы творцы свободной доли, «Судьбу» куете вы одни. От ваших сил и вашей воли Зависят сроки все и дни. От вас зависит: пить отраву Иль гнать трусливую ораву Тех, кто лукаво вам твердит: «Порыв несдержанный вредит, А – полегоньку, понемножку, Мы, глядь, и выйдем на дорожку». Да, говорю я, день далек. Но пусть не робкий уголек, Пусть ваше слово будет – пламя Огня, горящего в груди, Пусть, развернувшись, ваше знамя Зареет гордо впереди, Пусть гневом вспыхнут ваши очи И с лиц сойдет унынья тень, Тогда скажу я, – нет уж ночи, Восходит день!

Волк-правитель^*

Сказка

Для сказки пользы нет в нелепом привираньи.

* * *

Баран, – пусть родом он хоть из заморских стран, – Но ежли он – баран, Так и мозги его – бараньи. Однакоже беда научит хоть кого: Барана одного За что-то невзлюбил пастух – за что, не знаю. Терпел баран, терпел и, наконец… того: «Нет, баста! – говорит. – Довольно!.. Удираю!» Болтался долго в стаде с краю И, часик улуча, когда пастух уснул, Улепетнул. Гулял весь день баран по полю, Наелся и напился вволю. Под вечер с радости ну прыгать, ну блеять: «Вот, мол, житье! Чего уж чище! Ур-ра!» Ан в этот миг-то, глядь, Прет прямо на него огромнейший волчище, Ворча уж издали: «А-га». Увидя страшного врага, Баран застыл на месте. «Танцуешь? – волк ему. – Ну, потанцуем вместе». «Ва… Ваша честь… Ва… Ва… – Бараша языком ворочает едва, – Танцую-с… Малость угостился… (Вот говорите ж вы: „баранья голова“. В беде меж тем баран на хитрости пустился.) Ах… стойте, Ваша честь… Я Вас… не отпущу!» «Что?!» «Боже, как я рад такой счастливой встрече». «Как?!» «Думал, что искать придется Вас далече». «Искать!!» «Так точно-с. Я… с утра все Вас ищу!» «Тьфу, чтоб тебя! Да ты… Да говори ты толком, В чем дело? Напрямки!» «Я… Стало быть… Наказ мне дали мужики: Сходи-ка в поле, мол, за господином волком, Скажи, что перестал к нам ездить становой, Что на деревне-де пошел сплошной разбой, Что, приучась ходить по струночке сызмальства, Мы жить не можем без начальства, Что нынче-де у нас не жизнь, а сущий ад, Разруха и разлад, Тревога в ежечасье. Скажи, что если волк изволит дать согласье Принять над нами власть, Так мы-де все ему готовы в ноги пасть, Что будет, мол, у нас он жить на всем готовом, По горло сыт и пьян, в довольстве день и ночь, – Ну, словом…» «Что ж, – перебил тут волк, – пожалуй, я не прочь. Идем». Пошли. Баран бежит вперед вприпрыжку, А волк, стараясь скрыть голодную отрыжку, Трусит рысцою вслед. «В ночную пору нам являться б и не след», – Хитрит баран. «Так что ж? Приляжем». Полежали. В деревню прибежали Как раз в обед. Собаки первыми накинулись на волка. За ними – весь народ. «Ай, волк!» «Держи, Миколка!» «Беги наперерез!» – «Колом его, сосед!» «Бей по башке!» – «Хватай на вилы!» Последние напрягши силы, Волк, весь израненный, кривой, Из бойни вырвался едва-едва живой. Добравшись кое-как до лесу, Он горько взвыл: «Ну, и народ! Ай мужики же, ну вас к бесу! Ведь это что ж? Разбойный сброд! И впрямь, начальства нет: весь люд перебесился. Черт с вами!.. Ох-ох-ох! Беда, как ломит грудь! Да будь вы прокляты, чтоб я когда-нибудь Деревней править согласился!!»

Клад^*

Сказка

Жил да был мужик Ермил, Всю семью один кормил. Мужичонка был путящий: Честный, трезвый, работящий; Летом – хлебец сеял, жал, А зимой – извоз держал. Бедовал и надрывался, Но кой-как перебивался. Только вдруг на мужика – Подставляй, бедняк, бока! – Прет несчастье за несчастьем: То сгубило хлеб ненастьем, То жену сразила хворь, То до птиц добрался хорь, То конек припал на негу… То да се, да понемногу – Дворик пуст и пуст сарай, Хоть ложись да помирай! Не узнать совсем Ермила – Злая дума истомила. Холод-голод у ворот, Ни гроша на оборот. То вздохнет мужик, то охнет, День за днем приметно сохнет. «Все, – кряхтит, – пошло б на лад, Ежли мне б напасть на клад». Спит бедняк и кладом бредит: То с лопатой в поле едет, То буравит огород. Взбудоражил весь народ, Перессорил всех соседок. Сам плюется напоследок И бранит весь белый свет. Кладу нет! «Клад не всякому дается: С заговором клад кладется. Вишь, – Ермил башкой тряхнул, – Что ж я раньше не смекнул?» Мчит он к знахарке Арине. Баба дрыхнет на перине, Опивается бурдой: «Что, Ермил? С какой бедой!» «Так и так, – Ермил старухе, – Как хозяйство все в разрухе… Что почать? Куда идти?.. Помоги мне клад найти. Чтоб узнать к нему дорогу, Нужен черт мне на подмогу. Хоть последний самый сорт, Лишь бы черт! Вот в награду… поросенок…» «Ладно… Есть как раз бесенок, Только мал еще да глуп, Ты бы дал ему тулуп Да еды принес поболе, Пусть бы он в тепле и в холе И подрос и поумнел. Клад, не бойся, будет цел». У Ермила дух спирает, Сердце сладко замирает, В голове и стук и шум. Потеряв последний ум, Бабий брех приняв на веру, Он ей тащит хлеба меру. Потерпев денечков пять, К бабе мчит мужик опять: «Как здоровьице бесенка?» «Съел и хлеб и поросенка. Ты б еще принес муки». А меж тем бегут деньки. Пролетели две недели. «Что ж бесенок, в самом деле, Слышь, бабуся, отпусти…» «Дай мальцу-то подрасти…» «Хоть взглянуть». «Не сглазь заране, Твой бесенок вон… в чулане, – Рад кормежке и теплу, Под тулупом спит в углу». Обнищал Ермил до нитки, За гроши спустил пожитки. Дом весь по миру пустил: Беса малого растил! Потеряв совсем терпенье, К бабе в полночь под успенье Мужичонка прыг в окно. «Бес, бесенок – все равно! И с бесенком клад достану!» Подобравшися к чулану И стрелой шмыгнув туда, Ищет всюду. «Вот беда! Бесик!.. Бесенька!.. Бесенок!.. Не спужался бы спросонок…» Шарит с пеною у рта. Ни черта! «Бесик!.. Бесенька… – Ни звука. – Что за дьявольская штука? Тут стена… и тут стена… – Чиркнул спичкой. – Вот те на! Провалился, что ли, бес-то? Ну, как есть, пустое место!!»

* * *

Жалко, братцы, мужика, Что Ермила-бедняка! Уж такая-то досада, Что не там он ищет клада., А ведь клад-то под рукой, Да какой! Как во поле, чистом поле Реют соколы на воле, Подымаясь к небесам. Кабы к ним взвился я сам, Шири-воли поотведал, Я б оттуда вам поведал, Что сейчас наверняка Не сорвется с языка!

1913 г.

После долгого ненастья Дождался, Ермил, ты счастья. Не останься ж в дураках. Клад теперь в твоих руках. Этот клад – земля и воля, Незаплаканная доля. Крепко кладом дорожи Да в руках его держи. Не поддайся мироеду, Закрепить сумей победу. Стой, Ермилушка, горой За народный, вольный строй, Заступи любому гаду Путь к отобранному кладу. Потерявши снова клад, Жизни будешь ты не рад: Мироеды-воротилы Надорвут твои все силы. Впрягши вновь тебя в хомут, На весь век клещи зажмут! Будешь в горе и в неволе Бороздить чужое поле И за каторжный свой труд Получать… железный прут!

1918 г.

Суд^*

Сказка

Все это было в дни, когда так лес душист, И воздух чист, И небо сине, – Ну, попросту, весной. Два дятла, муж с женой, Найдя в гнилой осине Готовое дупло, Устроились домком, уютно и тепло. По малом времени – пищат в дупле ребята, Малюточки-дятлята. От радости отец совсем сошел с ума: «Дождался деток!.. Слава богу!.. Как все повырастут, – что старость мне, зима?.. Ништо! Я в деточках найду себе подмогу!» А вышло дело не тово-с. Недаром говорят: кто б дятла знал, когда бы Не длинный дятлов нос! Сам хуже всякой старой бабы, Наш дятел по лесу разнес, Хвалясь и так и этак: Дождался, братцы, деток! Какую пташечку ни встретит, всех зовет На пир честной, крестины. А кстати подоспел тут праздничек. И вот Вы посмотрели б, что за слет Был у гнилой осины! Был кумом – дрозд, Кумой – синица, Гостями – вся лесная птица. Шел пир с утра до звезд, – И пир на славу, в самом деле. Перепились и кум с кумой И гости – так, что еле-еле Доволоклись домой. «Ну, дятел! показал себя пред целым светом!» Молва потом плела о пире чудеса. «Ага, так вот ты как! – прослышавши об этом, На дятла взъелася лиса. – Зазнался? Без меня нашлись почище гости?! Постой же! Я ж тебя! – тряслась лиса от злости. – Постой!» Проходит день, за ним другой. Малюток дятел кормит-поит. Никто его не беспокоит. И вдруг: «тук-тук! тук-тук!» Дрожит-гудит дупло. Дивится дятел. «Тьфу! какую там скотину Сюда некстати принесло?» Глядит: лиса хвостом колотит об осину. «Ты что там разошлась? Каких тебе чертей? Перепугала мне детей!» «Детей?! Скажи ж ты, а! – лиса в ответ лукаво. – Есть дети у тебя? А я не знала, право. Ну, выгоняй-ка прочь их из гнезда скорей!» «Что? – дятел завопил. – Судьба моя лихая! Ты ж погляди вперед: осина ведь сухая. На что тебе она?» «Известно, на дрова». «Дай срок хоть выкормить мне деток. Аль мало для тебя в лесу валящих веток?!» «Ну, ты! Не рассуждай! Какие взял права. Осину эту я давно держала в плане». «Мне ж все откуда знать?» «Мог, дурья голова, Спросить меня заране: Где можно строиться, где – нет?» «Но как же быть теперь? Голубка, дай совет». «Совет? Давно бы так, чем разводить нахальство. Я – все-таки начальство. Вот мой совет: детей – так повелось везде – Ты, милый, не держи в родительском гнезде, У материнской груди, А отдавай скорее в люди. Оно, конечно, так: поплачешь первый день, А после свыкнешься. Подумай, милый, ну-ка: Нужна птенцам наука, – Ведь дома сгубит их и баловство и лень, А в людях, знаешь сам, работа и наука. Глядь – выйдут мастера… Да что тут говорить? Подмогой став тебе под старость и утехой, Они ж потом тебя начнут благодарить За то, что счастью их ты не был, мол, помехой». «Так, – дятел наш раскис, – пожалуй, ты права. Люблю разумные слова. Но вот: кому б детей я мог отдать в ученье?» «Да что ж? Согласна я их взять на попеченье». «Ой, лисанька, неужто так?» «С чего же врать-то мне, чудак!» «Голубушка, по гроб услуги не забуду. Ох, как же я тебя благодарить-то буду?» «Благодарить потом успеется всегда. Скидай-ка деточек сюда!» Готово! Сдался простец лисе на слово. Летит дятленок из гнезда. А там – известный уж обычай! – За куст укрывшися с добычей, Лиса зубами щелк да щелк. Дятленок пискнул – и умолк. А через день лиса приходит к дятлу снова. «Ну, что, кума, куда девала ты мальца?» «Пристроила… у кузнеца. Всем мастерствам, считай, кузнечество основа». «Спасибо, лисанька! Вот те сынок второй. Уж и его пристрой». Лиса «пристроила» второго! Вернувшись через день, она глядит сурово: «Ох, со вторым сынком измаялась совсем. Где только не была! Толкалася ко всем, Кто ремеслом своим известен, Не горький пьяница и честен, Строг с подмастерьями, но и не слишком яр…» «Нашла?» «Нашла. Старик примерный. Слышь, будет твой сынок столяр. Для дятла – в самый раз: кусочек хлебца верный!» «Кума!» «Ну, что?» «Кума! Позволь еще разок тебя побеспокоить: Пристрой последнего». «Не приложу ума, Куда ж мне третьего пристроить? Случись какая с ним беда, Так я небось потом в ответе? Ба, вспомнила: бочар один есть на примете. Давай-ка мне сынка сюда. Ну, вот. Теперь, дурак, учись, как жить на свете!» И тут же, на глазах несчастного отца, Последнего птенца Злодейка съела. «Смекай, – промолвила, облизывая пух, – Куда я дела И первых двух! Как был ты без детей, так без детей останься, А предо мной вперед не чванься!» У дятла захватило дух. Опомнившись, на весь на лес кричал он криком, Виня лису в злодействе диком. Решили птицы все: «Тяни ее к суду!» На ту беду, Судьею главным в том году Был, точно Нарочно, Искусник-фокусник, щегол: Все дятел просудил, остался бос и гол. Да из дупла еще к тому ж был изгнан срочно И оштрафован – как? за что? – за произвол, За то, что, – как гласил судебный протокол, – В казенном-де дупле гнездо украдкой свито. С тех пор-то про щегла Пословица пошла, Что судит, дескать, щегловито!

Будильник^*

Жил-был поэт. Да суть не в этом Пожалуй, будь себе поэтом. Но ежли ты к тому еще и сумасброд, Готовый все отдать за трудовой народ, Аминь! К какой ты там ни прибегай уловке, Хоть в сверхэзоповский задрапируйся стих, Твой жребий предрешен: молодчиков таких Не гладят по головке. А между тем поэт, о коем нынче речь, И не умел себя и не хотел беречь: Пусть, мол, враги его лютуют, как угодно, – Он пишет все свободно! Свободно… до поры. В один хороший день поэт, как туча, мрачен, Злым вихрем будучи на улице подхвачен, Влетел в тартарары! Загоготали тут вокруг него шайтаны: «Ну, выворачивай карманы!» «Живее! – выл старшой. – Подумаешь, упрям. Поудим сами… Стой!.. Съесть хочешь подзатыльник?! Ой-ой! Держи, держи! Что это? А?.. Будильник?!» «Ой, бомба! – пятяся к дверям, Удильщик спал с апломба. – Ой, бомба!»

* * *

Гремит замок. Упал засов. Возвращена певцу свобода, Но возвращения часов Пришлося ждать ему полгода. «Будильник! Здравствуй! То-то, брат, В аду, нагнал ты перепугу!» Поэт будильнику был рад, Как можно радоваться другу! А самого уж, глядь, прошиб холодный пот, И сердце сжалося, как пред лихим ударом; Будильник явно стал не тот! В охранке пробыл он недаром! Хоть развинти, хоть растряси, Брани его, моли, проси, – Ну, хоть бы что! Стоит. Ни звука. «Так вот она какая штука! Мне за добро ты платишь злом? Так черт с тобой, ступай на слом. И без тебя я жил не худо!» Как вдруг на улице, – о, чудо! – Положенный в карман, будильник стал стучать, Но с перерывами. Поэт стал примечать: Чуть только рядом шпик завьется, Будильник сразу весь забьется: «Тик-тик, тик-тик!» – Гляди, мол, шпик! Поэт тут со смеху ну прыскать, Да всюду рыскать, Да открывать Иуд, Чтоб после вывесть их на всенародный суд, Соорудив на эту тему Поэму!

* * *

Уж до конца скажу, как человек прямой: Будильник-то ведь – мой!

Чертовщина^*

Сказка

Мчатся бесы рой за роем…

А. С. Пушкин Бьется сердце у Ариши. Вся – комочком возле Гриши, Возле братца-малыша, Прикорнула, чуть дыша. Ей и страшно и приятно. «Ой, как, бабушка, занятно! Ну еще, бабуся!.. Ну?.. Скажь мне сказочку… одну…» За стеною ветер злится, То в окошко постучится, То захмыкает в трубу: Бу… бу… бу!.. «Буду, буду… Не забуду… Псы завыли – к худу… к худу… Путь далекой не манит…» Бабка тихо бубонит: «Отправляясь в путь-дорогу, Помолися, детка, богу, Божью помощь призови, – Но и беса не гневи. Бес – он всюду… всюду… всюду… От него – вся пакость люду, Всяка скорбь и маята, Разоренье живота…» За стеною ветер злится, То в окошко постучится, То захмыкает в трубу: Бу… бу… бу!.. Спит Ариша под овчиной, Спит и бредит чертовщиной, Вся дрожит-горит в бреду. Ну-тка к сказке перейду! Эко дело! Эко дело! Как ведь время пролетело! Был мороз, и вот – жара; Вместо снежного бугра Под окошком – куст зеленый, Запыленный, опаленный; Спит Кудлаша в холодке; Куры роются в песке; Вьются ласточки под крышей; Препотешно пред Аришей Воробьи в густой пыли Злую драку завели. «Где же, батя, мать и Гриша? Где же бабка?» – И Ариша, Утирая пот с лица, Громко кличет мать, отца… Никого. Арише жутко. Глядь, во двор бежит Гришутка: «Здесь я! Вот я! Дашь поесть? Аль уж время в поле несть?» Вся тут жуть с Ариши спала: «Ох, я голову проспала! Да, никак, теперь страда?» – И скорей – туда, сюда; Здесь поищет, там пошарит. Воду носит, кашу варит Для жнецов родных своих: Поспевает за двоих. Каша сварена в минутку. Накормив вперед Гришутку, В поле шлет его с едой – Хлебом, кашей и водой. Узелки все увязала, Все, что надо, наказала – Главно, мол, иди шажком, Не размахивай горшком. От жары устав и дела, Долго вслед мальцу глядела И крестила сонно рот, Прислонившись у ворот. Вдруг – в испуге обернулась, Побледнела, пошатнулась, Зачуралась трижды вслух: «Чур меня, нечистый дух! Сгинь туда, откуль явился!» По деревне вихорь вился, Крутень, чертов хоровод: С диким ревом самоход По дороге мчался тряской. Вслед за чертовой коляской, Растянувшись в длинный ряд, Черный двигался отряд. Ближе… ближе… С гиком-криком В самоходе, страшен ликом, Развалился сам старшой. «Знать, за чьею-то душой! – Так Ариша рассуждает, Лютой смерти ожидает, Плачет: – Господи, прости! Только братца бы спасти! Ежли дале путь направят, Беспременно ведь задавят. Сгинь, мара лихая, сгинь! Свят-свят-свят! Аминь-аминь!» Тут – отколь взялася сила? – Трах! Ариша угодила Камнем прямо в самоход И, спасаясь, в огород Задала бедняжка тягу: «Где-нибудь во рву прилягу!» Сзади крик: «Лови!.. Держи!.. Стой!.. Аркань ее!.. Вяжи!..» И поймали, и связали, И старшому показали: «Вот, разбойница, она!» Ухмыльнулся сатана, Ухмыльнулся, улыбнулся, Крякнул-ахнул, поперхнулся И, насупившись, как ночь, Грозно рявкнул: «Чья ты дочь?» «Фа… Фаддея…» – «Так, Фаддея. Привести сюда злодея, Да живее, черти, ну!» И Фаддея и жену С поля шустрые анчутки Притащили в две минутки. У старшого рот свело, – Рявкнул он на все село: «Эт-то ваше, что ли, чадо? Проучить вас, гадов, надо – Добрых всыпать вам плетей За распущенность детей!» «Ваша власть и ваша воля». Между тем анчутки с поля Всех пригнали мужиков. «Вот народец здесь каков! – Сатана озлился пуще. – Разберись-ка в этой гуще! Ну, да я уж разберусь! Уж до вас я доберусь!» «Ох, ни в чем мы не причинны, Не причинны, не повинны. – Загудела вся толпа: – Ведь девчонка-то глупа!» «Что?! – Кругом шипела нежить. – Всех бы надо проманежить, Всем бы наперво накласть!» «Ваша воля – ваша власть». Много было суматохи: Брань, и крик, и плач, и вздохи… Как умчался самоход, Долго чухался народ: «Где ж Фаддей-то, братцы?» «Нету». «Взяли, стало быть, к ответу». «Вот беда-то! Вот беда!» Устремись бог весть куда, Ничего вокруг не слыша, Горько плакала Ариша, Припадала до земли: «Тять-ку… чер-ти… у-ве-ли!» За стеною ветер злится, То в окошко постучится, То захмыкает в трубу: Бу… бу… бу!.. Спит Ариша под овчиной, Спит и бредит чертовщиной. Кто б, ребятушки, сходил, Кто б Аришу разбудил, Приласкал бы, прилелеял, Сны ей черные развеял – Всю треклятую беду, Что мерещится в бреду?!