Том 1. Стихотворения 1908-1917

Бедный Демьян

Крысы^*

Сказка

Жил на свете царь Тофута. Вот и сказочка вся тута! Аль уж больно коротка? Что ж, я этим не торгую: Рассказать могу другую. Ну, начнем издалека. Чтобы все довольны были, Дам вам сказку вроде были – Про крысиную семью. Ничего не утаю, Не убавлю, не прибавлю, Поученьем не разбавлю, Без коленцев, без прикрас… Угожу на всех как раз!

* * *

За полями, за лесами, – Догадайтеся уж сами, Где, в каком-таком краю, Тихо-мирно, как в раю, На раздолье, на приволье, В родовом большом подполье Жил да был «Пасюк Хромой» Со старушкою женой И единственной дочуркой, Раскрасоткой «Серой Шкуркой», – Да еще в семье, как свей, Был красавец молодой «Стеногрыз», работник верный. Крыса – силы беспримерной. Мать с отцом и день и ночь Любовалися на дочь, Приходили в умиленье. Дочь была на удивленье И пригожа и умна; Сколько чудных книг она Перегрызть уже успела! И по нотам сладко пела, И плясала так, что – ух! Посмотреть – захватит дух. «Ох, не все-то ей кружиться! – Перед

тем как спать ложиться, Как-то раз вздохнул отец. – Поплясала – и конец!» Почесавши лапкой в ухе, Стал дудить старик старухе: «Я уж стар и ты стара… Девке замуж бы пора! Потрудились, слава богу. На остатке дней подмогу Кто ж и даст нам, как не зять? Только где вот зятя взять?» «Женихи все больно худы». Ночь ушла на пересуды. Брызжет в щели свет дневной. А в постели муж с женой, Не заснув ни на минутку, Спор ведут уж не на шутку: «У соседей есть жених». «Да ведь кот какой у них». «Это верно: бог обидел, Но никто еще не видел Кошек в церкви. Я не прочь За церковным видеть дочь». «Ты церковных крыс в покое, Дед, оставь: добро какое! Все, как есть, и рвань и голь!» «Ну, голубушка, позволь. Похвалюсь уже не голью: Как ходил по богомолью, Повстречал я на горе Жениха в монастыре. Вот живет! Не жизнь – малина: Яства разные и вина И… чего лишь нет в норе! Ест и пьет на серебре». «Ах ты, бить тебя осиной По башке твоей крысиной! За монаха дочь отдать! В нем же божья благодать, Как же он свой грех замолит? Ведь писание глаголет, Что к жене греховный пыл…» «Фу ты, я и позабыл. Ну, греховный так греховный! Есть жених и не духовный, – И живет преважно…» «Где?» «В окружном, дружок, суде; Небывалая карьера: С кладовушечки курьера Уж прогрызся в зал суда». «Ни за что и никогда! Крыс судейских нам не надо! Чтобы я родное чадо Допустила до стыда? Чтоб чужая ей беда Не казалася бедою? Нет, уж лучше хлеб с водою, Чем… Слыхал ты сам не раз, Как в судах бывал отказ: „Ваше дело – крысы съели!“ Как от горя люди млели!.. Ждут суда, и выйдет суд… Прокурорский знаешь зуд: Подтасует все умело. Прав кругом, а вышло „дело“. Царский суд спокон веков, Сам ты знаешь, чай, каков! От него спаси нас, боже! Женишка сыскал ты тоже!» «Ладно, старая, не ной. Вот я с крысой водяной Познакомился недавно. Вот жених. Живет как славно. Сам затеял речь со мной: «Обзавесться бы женой. Скоро в плаванье уеду, Так весь дом хоть сдай соседу!» «Хоть соседу, хоть кому, – А жених нам ни к чему! Что за муж: уедет в море, А жене и плач и горе: Ни молодка, ни вдова!» «Справедливые слова!.. Есть другой жених…отличный! С капиталом… туз фабричный!» «Туз? Не надо нам туза: Как надвинется гроза Да пойдут повсюду стачки, Будет туз просить подачки!» «А пожалуй, что и так, Ах я, старый четвертак! Что ж ты скажешь в этом разе: Есть жених в мучном лабазе!» «Как же, знаем: женишок! Денег, хвалится, мешок, А покончит, глядь, прогаром! Нам купцов не надо даром!» «Аль склоняешься к чинам? Породниться б можно нам С важной крысой, гарнизонной». «Нет!» «Смекни башкой резонной' Ежли, скажем, интендант? Жри казенный провиант!» «Ты о ком?» «Да вот об этом: Познакомились мы летом…» «Да в своем ли ты уме? Интендант давно в тюрьме!» «Что ты, баба? Вот так штука! С женихами просто мука. Сколько крыс уж перебрал… Есть еще тут… чинодрал… Помнишь, чай: грызун архивный…» «Помню: лысый и противный!» «Как же быть-то, боже мой! – Завопил Пасюк Хромой. – Есть еще… боюсь заране… В жандармерии… в охране…» «Что?! В охране? Слежки? Риск?.. – Подняла старуха писк. – Породниться с этой крысой? Нет, тогда уж легче с лысой Иль бесхвостой, иль какой!» «Тьфу! – махнул Пасюк рукой (Я хотел сказать – ногою), – Ну вас с дочкой дорогою! Быть вам век без жениха. Я ж – подальше от греха! Разве лишь схожу к гадалке, Что живет на старой свалке: Может, даст какой совет!» «Своего ума-то нет?» «Да, почесть, и нет уж боле: Этак спятишь поневоле, Не сомкнувши сутки глаз… А, и доця тут как раз! Не видавши чаю-булки, Вы, никак, уже с прогулки! Где изволили ходить? Мне на вас не угодить. Вот повздорил с вашей мамой, Привередливой, упрямой: Вознеслася – не достать. Тьфу ты! Зятя ей под стать Нет на всем на белом свете! Сколько было на примете, Сбраковала всех, как есть! Я могу их перечесть. Записавши всех в тетрадку, Обсудите по порядку. Я о вас так хлопочу!..» Но – краснее кумачу – Отвечала дочь папаше: «Хлопочите, дело ваше! Только я себе – ха-ха – Уж сыскала жениха! Что мне ваши женишонки? Чай, не крысы, всё – мышонки! Поглядеть, так в сердце нож. То ли мой жених: пригож, Смел, силен, умен и честен!.. Вам давно уж он известен: Ах, милее мне всех крыс Наш работник Стеногрыз!»

* * *

Как вскричит отец на дочку! Но… Мы здесь поставим точку.

Бакинская «дыня» 1914 года^*

В 1908 году на предъявленные бакинскими рабочими требования нефтепромышленник Гукасов ответил телеграммой: «Пришлите мне чарджуйскую дыню».

(«Труд. правда», № 10.) «Ох! – У Гукасова припадок злой одышки И колотье в боку: – Ох, как-то там теперь?.. Ох, не горят ли вышки В Баку?» Туз нефтяной клянет со сломленной гордыней Разбитые мечты: «Шесть лет готовились… и угостили… „дыней“!.. Скоты!»

«По основе!»^*

Гг. хозяева захотели похвастать хорошим отношением к рабочим. Но, видно, забыли они про худую основу.

(Письмо максвельцев в «Трудовой правде» 6 июня.) Без намеков и наглого крику, Господам-ликвидаторам в пику, Повторим, что сказали максвельцы вчера: «От частичных уступок не ждем мы добра! Мы к иному стоим наготове. Наш удар – по прогнившей основе!»

Административный юмор^*

В Ростове-на-Дону газета «Утро юга» оштрафована 8 мая на 500 рублей за помещение статьи «Необходимо кричать».

(Из телеграмм.) Свободна ли печать? О

господи! Вестимо! Свободен всяк кричать, Кому необходимо. Нет гнета на Руси На малую толику: Полтысячи внеси И – надорвись от крику!

Законники^*

Микола Тюрин поутру Чинил дыру В прогнившей крыше И только что, взобравшись выше, Сесть на конек хотел верхом, Как поскользнулся ненароком И, вниз свалившись кувырком, О частокол огрелся боком. На крик народу собралось. Жена исходит в диком вое: «Ды на ко-го ж…» «Не вой ты… брось!» «Эх, братцы, горе-то какое!» «Гляди: прошло колом наскрозь!» Придя в себя, бедняк Микола Взмолился горько: «Братцы… ой!.. Сымите… братцы… с частокола!..» «Чичас приедя становой, – Уж потерпи, голубчик, малость!» «Уж потерпи!» «Ой… братцы… ой!..» «Чичас приедя… Эка жалость!..» «Ды на ко-го ж ты нас…» «Постой! Тьфу, Груша, ты-то хоть не вой!» «Ды на ко-го ж…» «Ой… братцы… ой!..» «Чичас приедя!.. Слышь, Микола? Никак нельзя без протокола!» «Уж потерпи!» Мужик терпел… Терпел… Под вечер захрипел, Уставил мутный взор на Грушу, Икнул… и отдал богу душу!

Чиж-трезвенник^*

«Чиж-жик, чижик, где ты был? На Фонтанке водку пил… Вы-пил р-рюмку… вып-пил две… 3-заш-шумело… в га-ла-ве!..» «С чего ты, братец, так- распелся? – Вскричал воробушек чижу. – Эге, да ты, как погляжу, Уже порядком… разговелся!» «Пью!» – свистнул чижик воробью. «Пьешь? Видно. Вон какая резвость! Аль не слыхал, что нынче – трезвость?» «А как же? С трезвости и пью!.. Попробуй, запишись, дружище… Запьешь, гляди, меня почище!» «В чем дело, братец?» «В чем? А в том: Когда великим-то постом У нас средь птичьего прихода Пошла на трезвость эту мода И под любым почти кустом Все лишь про трезвость драли глотку, На „зелье адское“, на водку, Решил и я махнуть хвостом И обязать себя обетом Не пить, по крайности, хоть летом, Когда у всех у нас хлопот С детьми, с хозяйством полон рот. Решив, пошел сказать об этом Попу приходскому, отцу Скворцу. „Ох! – молвил батя мне умильно. – Слыхал я, чадо: пьешь ты сильно. Рад за тебя теперь душой! Искус приемлешь ты большой. Перед таким искусом, чадо, Нам отслужить молебен надо“. Поп отслужил. Я заплатил. Скорей домой. А поп вдогонку: „Иконку ты не захватил!“ Я заплатил и за иконку. „Блюди, сынок, себя! Блюди! Через недельку приходи Для совершения моленья Об укреплении терпенья“. Расходы всё, а денег нет. Тут приключилось искушенье: Нарушил с кумом я обет. Пришлось платить за нарушенье. Корил отец меня, корил, Потом молебен повторил Об утвержденье доброй воли. Ан случай новый подоспел: Дрозд – именинник был он, что ли? – Позвал, а я… не утерпел: Обет нарушил, значит, снова. Открыл Скворцу вину свою. Не говоря худого слова, Он дал мне епитимию. – У бати строгие порядки! – Три дня ему копал я грядки. Беда! Горячая пора. Из головы нейдет забота: Ведь у меня там детвора, У самого стоит работа. Ну, отработал тяжкий грех, – Ан, оказалось, что потребен Еще особенный молебен О здравье трезвенников всех. Через неделю – панихида За упокой царя Давида, Еще кого-то… без конца! И тут меня, дружок, обида Взяла такая на Скворца, Так стало тошно жить на свете, Что, позабывши об обете, Хватил я здорово винца! Пью! С горя: пил, да не пропился, А тут – до нитки промолился!.. Ты что ж раскис-то, голова! Воробыш! Плюнь! Всё – трын-трава! Тряхнем последнею полтиной: Идем, брат, выпьем по единой!!. И – эх!.. Вып-пил рюмку, вып-пил две, З-заш-шумело в га-ла-ве! Ти-тю-ли, тю-ли, тю-лей, Ну-тка, рюмочку налей!»

Мокеев дар^*

(Быль)

Случилася беда: сгорело полсела. Несчастной голытьбе в нужде ее великой От бедности своей посильною толикой Своя же братья помогла. Всему селу на удивленье Туз, лавочник Мокей, придя в правленье, «На дело доброе, – вздохнул, – мы, значит, тож… Чего охотней!..» И раскошелился полестней. А в лавке стал потом чинить дневной грабеж. «Пожар – пожаром, А я весь свет кормить, чай, не обязан даром!» «Так вот ты, пес, каков!» Обида горькая взяла тут мужиков. И, как ни тяжело им было в эту пору, Они, собравши гору Последних медяков И отсчитав полсотни аккуратно, Мокею дар несут обратно: «На, подавись, злодей!» «Чего давиться-то? – осклабился Мокей, Прибравши медяки к рукам с довольной миной. – Чужие денежки вернуть немудрено, – А той догадки нет, чтоб, значит, заодно Внесть и процентики за месяц… руп с полтиной!»

Кровное^*

На даче барчуки, набрав еловых шишек, В войну решили поиграть И наняли толпу крестьянских ребятишек Изображать враждующую рать. Сошлись враги. Увлекшись боем, Деревня перла напролом: «Жарь под микитки!» «Бей колом!» Барчата взвыли диким воем. На крик сбежалися их матери, отцы. Узнав, что их сынки ребятам заплатили, Чтоб те их колотили, Озлились господа: «Ах, псы, ах, подлецы! За медный грош убить готовы, супостаты!» «Да рази ж, – издали ребятушки кричат, – Да рази ж чем мы виноваты? Мы платы силою не брали у барчат: Мы б их избили и без платы!»

Птицы^*

Пресветлый сокол поднял крик. Средь бела дня, когда летал он на привольи Со всем своим двором, какой-то враг проник В его владения сокольи И, словно б от каких-нибудь перепелят, Оставил косточки одни от соколят. У сокола в глазах от боли потемнело: «Подать мне ястреба! Он во вражде со мной. Его когтей все дело! Он, он, не кто иной, Несчастью моему великому виной!» И сокол ястреба решил известь со света. Как только до орла дошла угроза эта, Орел на сокола решил идти войной. Всем птицам объявив о том с великим шумом, Зане был ястребу он сватом или кумом, Иль вообще какой-то там родней. Переполох средь птиц пошел необычайный. «Владыка! Не воюй, а только попугай! – Взмолился пред орлом ученый попугай, Известнейший юрист, орла советник тайный. – Пристойно ли тебе вступать в подобный спор? Ведь ястреб учинил заведомый террор! Террористические ж акты…» «Брось, попугаюшка! – вздохнул орел. – Чудак ты, Хоть и юрист. Откуда же ты взял, что я – не террорист?!»