Том 1. Стихотворения 1939–1961

Слуцкий Борис Абрамович

СЛАВА

Газета пришла — про соседа: Портрет и просторный «подвал». Недаром он думал про это, Надежды нам всем подавал. И вот в непросторном подвале, В котором прописан сосед, Где только сейчас пировали, Сереет холодный рассвет. На чайном пластмассовом блюдце Плашмя прилегла колбаса. За окнами льются и льются Невидимые небеса. Мы снова газету читаем, В глаза мы друг другу глядим, И пользу народа считаем, И льгот для себя не хотим. На синие жилы похожи Большие его чертежи, И синие жилы по коже Прошли, как межи, рубежи. Недаром

и сох он, и высох, Недаром сидел и старел. Он искру горячую высек, Людей осветил, обогрел. А слава — совсем не заплата На рубище ветхом глупца И даже не наша зарплата, Заплаченная до конца. А слава совсем не спесива. Она не горда, а добра, Как это людское спасибо, Гремевшее здесь до утра.

КАДРЫ — ЕСТЬ!

Кадры — есть! Есть, говорю, кадры. Люди толпами ходят. Надо выдумать страшную кару Для тех, кто их не находит. Люди — ракету изобрели. Человечество до Луны достало. Не может быть, чтоб для Земли Людей не хватало. Как ни плотна пелена огня, Какая ни канонада, Встает человек: «Пошлите меня!» Надо — значит, надо! Люди, как звезды, Восходят затемно И озаряют любую тьму. Надо их уважать обязательно И не давать обижать никому.

В СОРОК ЛЕТ

Ночной снегопад еще не примят Утренней тропкой — до электрички. Сотрясая мост через речку, Редкие поезда гремят. Белым-бело не от солнца — от снега. Светло не от утра — светло от луны. И жизнь предо мной — раскрытая книга В читальном зале земной тишины. И сорок лет, те, что прошли, И те года, что еще придут, Летят поземкой вдоль земли, Покуда бредешь, ветерком продут. Не хочешь отдыха и ночлега, А только — шагать вдоль тишины, Покуда бело не от солнца — от снега, Светло не от утра — светло от луны.

ЧЕЛОВЕК С КНИГОЙ

Человек с книгой. Вообще человек С любою книгой, в любом трамвае, В душных залах библиотек И даже пальцем листы разрывая, Это почти всегда к добру: Плохие книги встречаются редко. Словно проба идет к серебру, Идет к человеку книгой метка. Моя надежда — читатели книг, Хочется высказаться о них. Они меня больше радуют, Чем, например, вниматели радио. Книгу почти всегда дочитают, Даже библиотечную, не только свою. Книгу берегут и переплетают, Передают из семьи в семью. Радио — на миг. Газета — на день. Книга — на всю жизнь. Книга — ключ. Он открыт и найден. Крепче держись! С детства помню роман О рабочем, читавшем Ленина. Всего подряд — по томам Собрания сочинений. Этот чудак не так уж прост. Этот простак не так уж глуп — К Ленину подравнивавшийся в рост, Ходивший в книги его, как в клуб. Душа болит, когда книги жгут Ради политики или барыша. Зато когда их берегут — Радуется душа.

ПРЕИМУЩЕСТВА СТАРОСТИ

Двадцатилетним можно говорить: «Зайдите через год!» Сорокалетним Простительно поверить сплетням И кашу без причины заварить. А старики не могут ошибаться И ждать или блуждать. Они не могут молча наблюдать И падать или ушибаться. Нет, слишком кость ломка у старика, Чтоб ушибиться. Слишком мало Осталось дней. И чересчур близка Черта, Которую не переходят. Поэтому так часто к ним приходит И высота и светлота.

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

Знаете, что делали в Афинах С теми, кто в часы гражданских свар Прятался в амбарах и овинах, Не голосовал, не воевал? Высылали этих воздержавшихся, За сердца болезненно державшихся, Говоривших: «Мы больны»,— Тотчас высылали из страны. И в двадцатом веке обывателю Отойти в сторонку не дают. Атомов мельчайших разбиватели Мелкоту людскую разобьют. Как бы ни хватались вы за сердце, Как ни отводили бы глаза, По домам не выйдет отсидеться, Воздержаться будет вам нельзя.

«Надо думать, а не улыбаться…»

Надо думать, а не улыбаться, Надо книжки трудные читать, Надо проверять — и ушибаться, Мнения не слишком почитать. Мелкие пожизненные хлопоты По добыче славы и деньжат К жизненному опыту Не принадлежат.

«Как лица удивительны…»

Как лица удивительны И как необычайны, Когда они увидены И — зоркими очами! Какие лица — добрые, Какие плечи — сильные, Какие взгляды — бодрые, Какие очи — синие. Убавилось покорности, Разверзлися уста, И в город, словно конница, Ворвалась красота.

ГАЗЕТЫ

Сколько помню себя, на рассвете, Только встану, прежде всего Я искал в ежедневной газете Ежедневные как и чего. Если б номер газетный не прибыл, Если б говор газетный иссяк, Я, наверно, немел бы, как рыба, Не узнав, не прочтя, что и как. Я болезненным рос и неловким, Я питался в дешевой столовке, Где в тринадцати видах пшено Было в пищу студентам дано. Но какое мне было дело, Чем нас кормят, в конце концов, Если будущее глядело На меня с газетных столбцов? Под развернутым красным знаменем Вышли мы на дорогу свою, И суровое наше сознание Диктовало пути бытию.

«Я люблю стариков, начинающих снова…»

Я люблю стариков, начинающих снова В шестьдесят или в семьдесят — семьдесят пять, Позабывших зарок, нарушающих слово, Начинающих снова опять и опять. Не зеленым, а серо-седым, посрамленным, На колени поставленным, сшибленным с ног, Закаленным тоской и бедой укрепленным Я б охотней всего пособил и помог.

ГУРЗУФ

Просыпаюсь не от холода — от свежести И немедля через борт подоконника Прямо к морю прибывающему свешиваюсь, Словно через борт пароходика. Крепкий город, вставленный в расселины, Белый город, на камнях расставленный, Как платок, на берегу расстеленный; Словно краб, на берегу расправленный. Переулки из камня ноздреватого, Нетяжелого камня, дыроватого, Переулки, стекающие в бухточки, И дешевые торговые будочки. И одна-единственная улица, Параллельно берегу гудущая, Переваливаясь, словно утица, От скалы и до скалы идущая. Там, из каждой подворотни высунувшись, По четыре на пейзаж художника То ли море, то ли скалы вписывают, Всаживают в клеточку картончика. Там рыбак проходит вперевалочку, На ходу дожевывая булочку, Призывая черненькую Галочку: «Галочка! Не хочешь на прогулочку?» Кто тут был, вернется обязательно, Прошеный придет и непрошеный, В этот город, Словно круг спасательный, Возле моря На скалу Положенный.